Воспоминания о монастыре
Шрифт:
Разные есть способы соединить мужчину и женщину, но, поскольку сочинение наше не руководство по сватовству, опишем только два, и первый способ — это когда он и она стоят рядом, я тебя знать не знаю, ты меня ведать не ведаешь, во время аутодафе, но среди зрителей, само собой, глядят, как проходят осужденные, и вдруг женщина поворачивается к мужчине и спрашивает, Как ваше имя, и не был этот вопрос подсказан ей свыше, и не по собственной воле она спросила, а повинуясь мысленному приказу своей матери, которая идет в процессии, которой являлись видения и слышались голоса, и если, как утверждает Святейшая Служба, все это было лишь притворство, в этот раз она не притворялась, нет, ибо воистину увидела и было ей открыто, что этот однорукий солдат и есть мужчина, который должен принадлежать ее дочери, и она соединила их. Другой способ — это когда он и она находятся далеко друг от друга, я тебя знать не знаю, ты меня ведать не ведаешь, каждый при своем дворе, он в Лиссабоне, она в Вене, ему девятнадцать лет, ей двадцать пять, поженили их заочно послы, сначала жених с невестой узрели друг друга на приукрашенных портретах, он пригожий и смуглолицый, она пухленькая, австро-беленькая, какая разница, по нраву они друг другу или нет, оба рождены для того, чтобы пожениться именно таким способом, и никаким иным, но он-то свое возьмет, не то что она, бедняжка, порядочная женщина, на другого мужчину ей и глаз-то не поднять, а что во сне происходит, то не в счет.
Жуан затеял войну, в которой Балтазар потерял руку, инквизиция затеяла войну, в которой Блимунда потеряла мать, Жуан ничего не добился, потому как по заключении мира мы при чем были, при том и остались, ничего не добилась и инквизиция, потому как вместо одной умершей ворожеи десять новых нарождается, да и среди новорожденных мужеска пола колдунов хватает. Каждый включен в свой список, у каждого свой смысл существования, дни каждого заполнены на свой лад, мертвые числятся на одной странице, на обороте ее хлопочут живые, и разные есть способы взимать и платить
Теперь у доны Марии-Аны будут другие поводы молиться, куда более настоятельные. Король очень занемог, страдает приступами несварения желудка, недуг-то давний, это нам известно, но сейчас королю стало хуже, он пребывает в беспамятстве дольше, чем при обычном обмороке, вот превосходный урок смирения, столь велик король, а лежит без сознания, какая ему польза оттого, что он владыка Индии, Африки и Бразилии, мы в этом мире ничто, и все, чем владеем, здесь остается. По обычаю и из предосторожности спешат причастить его, не может же его величество умереть без отпущения грехов, подобно простому солдату на поле битвы, куда капелланам не добраться, да неохота и добираться-то, но и король порою попадает в нелегкое положение, как, например, в Сетубале, когда глядел он из окна на бой быков и вдруг ни с того ни с сего свалился в глубоком обмороке, лейб-медик тут как тут, щупает пульс, собирается отворить кровь, исповедник является со святыми дарами, но кто же знает, какие еще грехи совершил дон Жуан V со времени последней исповеди, и даже если была она только вчера, сколько можно нагрешить и в мыслях, и в деяниях за целые сутки, да и обстоятельства неподобающие, внизу на площади мрут быки, а король закатил глаза, то ли помирает, то ли нет, если и помрет, то не от ран, каковые иной раз наносят внизу животные людям, когда удается им отомстить врагу, как только что произошло с доном Энрике ди Алмейдой, которого бык подбросил в воздух вместе с конем и которого как раз сейчас уносят с двумя сломанными ребрами. Король наконец открыл глаза, на этот раз отделался испугом, но руки у него дрожат, ноги подгибаются, лицо бледно, не похож на бравого кавалера, что одним махом опрокидывает монашек, а где монашки, там и мирянки, не далее как в прошлом году одна француженка родила от него сына, видели бы его сейчас любовницы, и монастырские, и вольные, не узнали бы в этом увядшем, потухшем человечке неутомимого августейшего жеребца. Дон Жуан V отправляется в Азейтон, может, снадобья и целебный воздух вылечат его от меланхолии, так именуют медики его болезнь, по всему вероятию, его величество страдает по причине испорченных гуморов, [49] от этого обычно и происходят запоры, застаивание желчи, вторичные следствия черной меланхолии, каковою болен монарх, а детородные органы в полнейшем порядке, невзирая на любовные излишества и на то, что рискует он подцепить французский недуг, в этом случае будут пользовать его вытяжкою из шпорника, наилучшее лекарство для болезней рта и десен, а также семенников и всего, к сему прилежащего.
49
по причине испорченных гуморов… — см. примечание 15.
Дона Мария-Ана осталась молиться в Лиссабоне, а затем отправилась в Белен продолжать молитвы. Говорят, она весьма не в духе, оттого что дону Жуану V неугодно доверить ей правление королевством, воистину дурно, когда муж оказывает жене подобное недоверие, впрочем, он просто заупрямился, чистейшая случайность, в будущем королева примет регентство, покуда король довершает курс лечения в благословенных полях азейтонских, а при нем находятся аррабидские францисканцы, и волны плещутся, как всегда, и цвет моря прежний, и запах полон извечного очарования, и прибрежные заросли благоухают, как прежде, а инфант дон Франсиско тем временем остался один в Лиссабоне, при дворе королевы, и вот он уже плетет вязь паутины в уповании на то, что брат умрет, а сам он будет жить, Если не сыщется лекарств от этой самой меланхолии, от коей столь тяжко страждет его величество, если будет угодно Господу столь рано завершить земную его жизнь, дабы поскорее сподобился он жизни вечной, я, как следующий по возрасту брат его и, стало быть, член царствующего семейства, как деверь вашего величества и всепокорнейший слуга вашей красоты и добродетели, мог бы, осмелюсь молвить, воссесть на престол, а заодно возлечь на ваше ложе, мы бы поженились честь честью и как положено, ибо могу поручиться, что по мужским качествам ничуть не уступлю брату, еще чего не хватало, Еще чего не хватало, что за неподобающие речи, мы ведь в свойстве, король еще жив, и моими молитвами, если слышит их Бог, не умрет, к вящей славе королевства, тем более что у меня должно быть от него, как уже было написано, шестеро детей, и покуда не хватает троих, Однако вы, ваше величество, видите меня во сне почти каждую ночь, я-то знаю, Это правда, я вижу вас во сне, женская слабость, сокрытая в глубине моего сердца, я даже на исповеди в ней не исповедуюсь, но, как видно, сны оставляют отпечаток на лице, если так легко угадать их. Так, значит, если умрет мой брат, мы поженимся, Если это послужит ко благу королевства и не причинит оскорбления Богу и урона моей чести, мы поженимся, Хоть бы умер он поскорее, я хочу стать королем и спать с вашим величеством, надоело мне быть инфантом, Мне вот надоело быть королевой, но не могу быть никем другим, что с ним, что с вами, а посему буду молиться за здравие моего супруга, не оказался бы преемник еще хуже, Так вы полагаете, ваше величество, я буду худшим мужем, чем мой брат, Мужчины все скверный народ, только каждый плох на свой лад, вот и вся разница, и сей мудрой и скептической сентенцией завершился разговор во дворце, первый из многих, коими дон Франсиско будет донимать королеву в Белене, где пребывает она ныне, в Беласе, куда отправится спустя некоторое время, в Лиссабоне, где примет он регентство, будет говорить он ей об этом и в дворцовых покоях, и в дворцовых садах, так что сны доны Марии-Аны уже не будут такими, как прежде, столь волнующими дух, столь будоражащими плоть, теперь инфант является лишь затем, чтобы сказать, что хочет быть королем, ну и пусть себе хочет, на здоровье, ради этого не стоит видеть сны, так говорю вам я, королева. Заболел король тяжкой болезнью, умер сон доны Марии-Аны, король потом выздоровеет, но сонные мечтания королевы уже не воскреснут.
Не только беседы женщин удерживают мир на орбите, но еще и сонные мечтания. Они-то, сонные мечтания, и венчают мир лунной короной, а потому рай небесный и есть то сияние, что таится в мыслях человека, а может, мысли человека и есть истинный и единственный рай. Возвратился из Голландии отец Бартоломеу Лоуренсо, а привез он алхимическую тайну эфира или нет, узнаем позже,
Бартоломеу Лоуренсо отправился в усадьбу Сан-Себастьян-да-Педрейра, три долгих года минуло со дня его отъезда, сарай был заброшен, материалы валялись на полу, не стоило труда прибирать, никто все равно не догадался бы, что здесь затевается. Под кровлей порхали воробьи, залетели сюда через прореху меж двумя разбитыми черепицами, жалкие птахи, никогда не взлететь им выше макушки самого высокого ясеня в усадьбе, воробей птица, что держится поближе к земле и к перегною, ко всходам и к навозу, по воробьиному трупику сразу видно, что птичка эта невысокого полета, такие хилые крылышки, такие хрупкие косточки, а вот моя пассарола взлетит так высоко, насколько взгляду доступно, только поглядеть на каркас, вон какая прочная будет лодка, что меня поднимет, железные части за это время заржавели, скверный признак, не похоже, чтобы Балтазар сюда наведывался, а сколько я просил его, да нет, видно, приходил, вот следы босых ног, Блимунды с ним не было, а может, Блимунда умерла, спал на тюфяке, одеяло откинуто, будто только что встал, лягу на этот же тюфяк, накроюсь этим же одеялом, я, отец Бартоломеу Лоуренсо, возвратившийся из Голландии, куда ездил проведать, умеют ли люди в других странах Европы летать с помощью крыльев, продвинулись ли в этой науке дальше, чем я здесь, в стране мореплавателей, а в Зволле, Эде и Нийкерке я набирался знаний у кое-кого из ученых старцев алхимиков, из тех, кто умеет сотворить солнце внутри реторты, но впоследствии умирает странной смертью, высыхает до того, что становится похож на пучок соломы, и, подобно соломе, сгорает, вот о чем просят все в смертный час, я не оставлю ничего, кроме пепла, они воспламеняются сами собой, а меня ожидала здесь эта летательная машина, еще не умеющая летать, вот округлые сосуды, каковые должно наполнить небесным эфиром, думают люди, что ведают, о чем говорят, глядят на небо и говорят, Эфир небесный, я-то знаю, что это такое, такая же простая вещь, как слово Божье, Да будет свет, и стало светло, все дело в том, как сказать, а между тем стало темно, зажгу эту свечку, оставленную Блимундой, погашу это крохотное солнце, в моей воле раздуть его и задуть, о свечке речь, не о Блимунде, ни одно человеческое существо не может получить все то, чего желает в единственной своей земной жизни, разве что во сне, спокойной ночи.
По истечении нескольких недель, снабдившись необходимыми дозволениями, свидетельствами и рекомендательными письмами, отправился отец Бартоломеу Лоуренсо в Коимбру, град столь прославленный и столь богатый учеными старцами, что, будь разрешены им занятия алхимией, ни в чем не уступил бы град сей граду Зволле, и вот едет себе Летатель, покачиваясь на кротком муле, как и подобает священнику, не слишком понаторевшему в искусстве верховой езды и располагающему весьма умеренным достатком, когда прибудет он к месту назначения, скотинка пустится в обратный путь с другим седоком, доктором богословия, может статься, хотя его достоинству в большей степени отвечали бы крытые носилки для дальних странствий, когда едешь в них, кажется, будто покачиваешься на волнах, если бы только передний мул не был так невоздержан, то и дело пускает ветры. Вплоть до селения Мафры, куда направился для начала отец Бартоломеу Лоуренсо, путешествие протекает без историй, если не считать историй людей, живущих в тех краях, но не задерживаться же нам по дороге, не спрашивать же, Кто ты, что делаешь, где у тебя болит, и если иной раз останавливался отец Бартоломеу Лоуренсо, то стоял он или шел пеший лишь столько времени, сколько нужно было на то, чтобы дать благословение, которого у него просили, у скольких встречных запутается история, придется войти им в ту, которую мы рассказываем, самая обычная встреча со священником уже знамение, поскольку в Коимбру он ехал бы другим путем, если бы не нужно ему было наведаться в селение Мафру, где живут сейчас Балтазар Семь Солнц и Блимунда Семь Лун. Неправда, будто завтрашний день принадлежит только Господу Богу, неправда, будто людям надобно дождаться дня, чтобы узнать, что несет он им, неправда, будто наверняка знаешь лишь то, что придет смерть, но когда, не знаешь, все это изречения тех, кто не способен постичь знамения, приходящие к нам из грядущего, и если на лиссабонской дороге появился священник, благословил того, кто просил благословения, и поехал себе дальше в Мафру, то означает это, что человек, осененный благословением, тоже отправится в Мафру, будет работать на постройке королевского монастыря и умрет там, свалившись со стены, подхватив чуму, заработав удар ножом или придавлен будучи изваянием святого Бруно.
Но еще не настало время для всех этих злополучий. Когда отец Бартоломеу Лоуренсо на последнем повороте дороги стал спускаться в долину, наткнулся он на сонм людей, может, сказать «сонм» значит преувеличить, но несколько сотен было, и вначале священник не понял, что происходит, потому как все эти люди бежали в одну сторону, слышалась труба, то ли празднество, то ли война, тут загремела канонада, в воздух полетели каменья и комья земли, пушечных выстрелов было всего двадцать, снова зазвучала труба, но теперь сигнал был другой, и люди направились к развороченному участку земли с тачками и лопатами, засыпали землю в тачки здесь, на холме, высыпали ее в другом месте, на склоне, ведущем к Мафре, а тем временем другие люди, с заступами на плечах, спускались во рвы, уже глубокие, исчезали там, а другие люди сбрасывали туда корзины и вытягивали их наверх уже наполненными землей и высыпали землю там, где другие люди в свой черед засыпали землю в тачки и спускали их вниз по склону, нет никакой разницы меж сотней людей и сотней муравьев, перетаскивается груз отсюда досюда, ибо на большее сил не хватает, затем еще один человек подойдет, дотащит груз до следующего муравья, а потом, как водится, все канет в какую-нибудь ямину, для муравьев она место жизни, для людей место упокоения, как видите, нет никакой разницы.
Отец Бартоломеу Лоуренсо тронул бока мула пятками, погоняя его вперед, скотинка опытная, артиллерии и то не испугалась, что значит не чистопородное животное, эти плоды скрещивания много чего навидались на своем веку, они не из пугливых, скрещивание и для людей, и для животных лучший способ выжить в этом мире. Стал спускаться отец Бартоломеу Лоуренсо по дороге, вязкой от грязи, свидетельствовавшей о том, что во время земляных работ про естественные родники позабыли и воды текли там, где использованы быть не могли, либо растеклись тончайшими струйками, пока совсем не пропали, так что холм высох. Слегка погоняя мула, спустился отец Бартоломеу Лоуренсо в селение и отправился к викарию узнать, где жительствует семейство Семь Солнц. Этот священнослужитель недурно разжился на земельных участках, поскольку ему принадлежало несколько таковых на холме Вела, и, то ли потому, что участки были в цене, то ли потому, что в цене был сам владелец, оценили их высоко, в сто сорок тысяч реалов, никакого сравнения с тринадцатью тысячами пятьюстами реалами, выплаченными старому Жуану-Франсиско Семь Солнц. Викарий счастлив, такой большой монастырь, восемьдесят монахов тут же, под боком, вот когда участятся в селении крестины, венчания да отпевания, и от каждого святого обряда польза и душе, и карману, как говорится, и ослица жирком обрастет, и надежда на спасенье возрастет, прямая выгода и от купчих крепостей, и от ссуд. Как же, отец Бартоломеу Лоуренсо, для меня великая честь принять вас у себя в доме, семейство Семь Солнц жительствует здесь поблизости, у них была землица на холме Вела, около моих земель, но поменьше, надобно сказать, теперь старик и семейство живут на доходы с хутора, что у них в аренде, сын, Балтазар, вернулся четыре года назад с войны без руки, я хочу сказать, без руки с войны вернулся, жену привел, сдается мне, не венчаны они в святой церкви, и имя у нее совсем не христианское, Не Блимунда ли, спросил отец Бартоломеу Лоуренсо. Стало быть, знаете ее, Я их венчал, Ах, стало быть, они обвенчаны, Я их венчал в Лиссабоне, и тут поблагодарил викария Летатель, здесь-то его прозвища никто не знал, викарий привечал его лишь под впечатлением рекомендательных писем из королевского дворца, и пошел отец Бартоломеу Лоуренсо разыскивать дом семьи Семь Солнц, и был он доволен тем, что солгал пред лицом Господа, и знает, что Господу до этой лжи дела нет, человек сам должен знать, какая ложь во спасение.
Открыла ему Блимунда. Сумерки сгущались, но она узнала священника, четыре года не такой уж большой срок, приложилась к руке его, если бы не бродили поблизости любопытствующие соседи, иным было бы приветствие, ибо между этими двоими, между этими троими, когда придет Балтазар, существуют сердечные узы, коими они и руководствуются, и среди множества минувших ночей, наверное, была хотя бы одна такая, когда всем троим привиделся один и тот же сон, летательная машина, хлопающая крыльями, солнце, пламенеющее небывалым светом, и янтарь притягивает эфир, эфир притягивает магнит, магнит притягивает железо, все вещи притягивают друг друга, все дело в том, чтобы суметь расположить их в правильном порядке, и тогда заведенный порядок нарушится, Это моя свекровь, сеньор отец Бартоломеу, Марта-Мария подошла поближе, ее любопытство было раззадорено тем, что слов она не слышала, но заметила, что Блимунда пошла открыть дверь, хотя никто не постучался, а теперь в дверях стоял молодой священник, спрашивал Балтазара, в наше время такие посещения дело необычное, но бывают исключения, это про все времена всегда говорилось, и вот приезжает священник из Лиссабона в Мафру, чтобы поговорить с одноруким солдатом и женщиной, наделенной даром ясновидения, да притом худшего разряда, ибо видит она то, что существует на самом деле, как втайне уже знает Марта-Мария, потому что, когда пожаловалась она, что в животе у нее опухоль, отвечала ей Блимунда, что опухоли там нет, но на самом деле была она там, и обе это знали, Ешь свой хлеб, Блимунда, ешь свой хлеб.