Воспоминания о Штейнере

Белый Андрей

Но доктор Штейнер боялся "СИХ СЛОВЕСНЫХ КИТОВ" — воображаю, как сморщился бы он, услышав о себе нечто подобное; и знаю: мои слова "РОЛЬ", "ГРИМ" — не обидели бы его.

Ведь главное — совершилось: ОН НАМ ПОКАЗАЛ В ЖЕСТАХ НЕЧТО НЕПОКАЗУЕМОЕ; не ищите "ЭТОГО" в литографированном конспекте, в конспекте от "СИМФОНИИ" — ничего не осталось.

И прослушание курса "ЕВАНГЕЛИЕ ОТ МАРКА" прибавило более, чем прослушание 9-й симфонии БЕТХОВЕНА.

Следующим слышанным "КУРСОМ" считаю я те 9–10 прослушанных в берлинской ветви лекций, которые были продолжениями той одной темы, формально лишь называемой СОСТОЯНИЕ ДУШИ ПОСЛЕ СМЕРТИ [197] ; он не один курс посвятил этой теме; и каждый раз говорил по — новому.

197

Das Leben zwischen dem Tode und der neuen Geburt im Verh"altnis zu den kosmischen Tatsachen. (Dix conf'erences tenues du 5.11.1912 au 1.4.1913).

В

берлинской теме ударная сила была не в трансцензусе, не в "ПО ТУ СТОРОНУ", а в углублении темы "СМЕРТЬ"; в по сю сторону: смерть есть в нас; и углубляя работой сознания эту "СМЕРТЬ В НАС", — мы разглядываем и третье измерение: движение в нас темы смерти, которая не смерть, а этапы в диалектике той линии, которую мы знаем, как точку смерти на небе.

Музыкальная интерпретация темы не носила в себе ни СМЕРТИ, ни ПОТУСТОРОННОСТИ; эти лекции особенно странно разыгрывались во мне: точно показывался генезис моего сознанья из бессознания; и обратно: показывалось, как сознание, врастая в бессознание, воскрешает картины, которые обычно воспринимаются мифами; был показан миф моего явления из — за рождения, как из — за смерти; и было показано мое врождение в смерть.

Образы, сопровождавшие этот странный показ и роль мима — исполнителя, опять не имели ничего общего с предыдущими курсами; лейтмотив цветовой — рождение из темно — голубой мглы каких — то бело — золотистых образований полу — людей, полумифических существ; и я вспомнил: причудливые очертания островов Греческого архипелага, напоминающих драконов, героев, полубогов; они могли бы служить моделями моих образов, рождаемых интонацией, паузами и странными взглядами доктора, иногда бросаемыми мне: "Понял?" Как эти дочеловеческие формы в ритме их строящих линий напоминают ритмы переживаний моих, так ритмы этих переживаний координировались с ритмами доктора, нюансирующими слова о трудностях ориентации в иных перспективах, которые и суть перспективы так называемой "КАМАЛОКИ" [198] ; вопрос о "КАМ АЛ ОКЕ" вставал вопросом о понимании трудностей, например, пятимерной перспективы в сечении трехмерной; и понимание это — не понимание "МИСТИЧЕСКОЕ", а понимание — опытное; опытное ж сырье или "СМЕРТЬ В НАС" — наше же подсознание. Доктор, ставящий перед нами проблемы иных перспектив, рисовался мне древним греческим героем, учащим меня обхождению с химерами и гидрами проекций многомерных фигур в наших фигурах мысли; а тема "СМЕРТИ" и так называемой загробности — предлог вызвать в нас эти перспективные упражнения. Незадолго до этого я передал доктору тетрадку моих "ПЕРСПЕКТИВНЫХ УПРАЖНЕНИЙ" с графиками соотношения тел; в теме курса мне были прямые ответы на поданную тетрадочку; что это были ответы, явствует из того, что отдавая потом мне тетрадку, доктор никак не реагировал на нее: реагировал он ВСЕМ КУРСОМ, сплетя темы моих вопросов с ответами, данными в образах.

198

Kamaloka: expression sanscrite par laquelle Steiner d'esigne la premi`ere phase du s'ejour de l'individu apr`es sa mort (correspond partiellement au "purgatoire").

В опыте моих тогдашних упражнений, в ощущениях "СМЕРТИ В СЕБЕ" (одновременное ВЫМИРАНИЕ из одной перспективы и ВРОЖДЕНИЕ в другую), в мыслях об этом в связи с курсом, дающим прямые музыкальные ответы, — тогда именно потенциально всплывали во мне и ряд тем "КОТИКА", и одна определенная главка из "КРИЗИСА ЖИЗНИ" (где я говорю об архаической культуре Греции), ибо эта АРХАИЧЕСКАЯ КУЛЬТУРА мне была показана курсом, но… в иной транскрипции: как культура начальных переживаний КАМАЛОКИ, состоящих в трудности по — новому найти ориентацию.

Я бы мог в таких субъективных импрессиях охарактеризовать музыкальные темы серии мною слышанных курсов и роль мима — исполнителя, его "ГРИМ", его жесты, его паузы, его цвета, им во мне зажигаемые образы, которых нет в конспектах, но не имеет смысла давать каталог импрессий; °н не имеет "общего" значения, но он — не только ряд "СУБЪЕКЦИЙ" в том, в ком он пережит: он — "СУБЪЕКТИВНАЯ ИМАГИНАЦИЯ" [199] ; и как таковая, он имеет свою огромную, вспомогательную роль, ПРИ УМЕНИИ С НИМ ОБРАЩАТЬСЯ; постоянно подчеркивая УСЛОВНОСТЬ ИМАГИНАЦИИ, доктор тем не менее во лил к тому, чтобы в нее вживались, не отдавая ей критического, самосознающего "Я" [200] ; наоборот: тому, кто из "ВЫСШЕЙ ОБЪЕКТИВНОСТИ" откидывал бы в себе подобные субъективности, ибо они "ЕЩЕ НЕ СУТЬ ДУХОВНЫЕ МИРЫ", он сумел бы показать "ГРИМАСУ": В ПАРАДНЫЕ КОМНАТЫ НЕ ПРОЙДЕШЬ, НЕ ПОТОЛКАВШИСЬ В ПЕРЕДНЕЙ, в передней же — теснота, шубы, бестолочь.

199

L'"imagination" (cf. note 23) correspond `a la "vue spirituelle" (cf. note 188).

200

En plus de trois "corps" (cf. note 194), Steiner attribue `a l'^etre humain une quatri`eme composante, le "Moi".

Бывало

так: человек, боясь себя скомпрометировать "СУБЪЕКТИВНОЙ ЧЕПУХОЙ", сидит и молчит перед доктором, ожидая, что доктор ему "ИЗРЕЧЕТ" нечто о нем: а доктор сидит и ждет… хоть… "ЧЕПУХИ"; у таких гордых слишком "ПАИНЕК" обычно атрофировалось даже желание пойти к доктору, ибо — "НЕ С ЧЕМ"; а доктор любил, чтобы его, так сказать, ЖИВО ТЕРЕБИЛИ.

И — он ТЕРЕБИЛ КУРСАМИ: он сознательно вызывал к импрессии: одних "БЛАГОРАЗУМНЫХ" сентенций о курсах ему было мало; для этого он их инструментовал, пел, "ИГРАЛ" в них.

Разумеется, — это была игра высшего, я сказал бы, "БОЖЕСТВЕННОГО" порядка, если бы кривая усмешка не остановила меня.

7

До какой степени его тут именно не видели, особенно люди, желавшие отстоять сою самостоятельность от его лекторского "ГИПНОЗА"? Вспыхивали удивительные произведения, ну, скажем… "ИСКУССТВА"; при этих феноменах присутствовал, скажем, посторонний допущенный человек, который умел любоваться и "МАДОННАМИ" галерей, и слушать музыку Бетховена. Слушая доктора, ощетинившись против его "влияния", такой человек превращается, бывало, в каменного болвана и отмечает лишь "ИДЕОЛОГИЧЕСКИЕ СХЕМЫ", с которыми он "НЕ СОГЛАСЕН", не подозревая, что схем никаких нет, что "ВСЕ ТЕЧЕТ", в музыке ритма, что со "СХЕМАМИ", воображенными слушателем, не согласен сам доктор; что все то, что он видит и слышит еще и "ИСКУССТВО" ему — невдомек, скажи, — удивится: "Как? Искусство? Я же пришел слушать лекцию. Это же "АНТРОПОСОФИЯ", а не искусство?" Людей, превращенных собственным предрассудком в каменных болванов в эти минуты, сравнил бы я с людьми, которым показываешь на розовый тон закатных земель, а они отвечают: "Земля не бывает розовой".

От таких "ТУПИЦ" восприятия люди искусства просто отмахиваются руками; а в качестве критиков "АНТРОПОСОФИЧЕСКОИ ИДЕОЛОГИИ" затупевшие в своих предрассудках сидели на лекциях доктора с преважным видом.

— "Оставьте, батюшка, идеологию, — и — полюбуйтесь!" Так сказать — нельзя: воскресал миф о "ГИПНОЗАХ"

Штейнера и об отсутствии у нас "КРИТИЧЕСКОГО" отношения к антропософии.

В подобный "ИДИОТИЗМ" впадали умные люди.

Никогда не забуду комического инцидента с Бердяевым, допущенным на Гельсингфорский курс; все десять лекций курса [201] он не столько прослушал, сколько проборолся с могущим на него воздействовать влиянием "МАГИЧЕСКИХ ПАСС" Штейнера; да так и "ПРОШЕЛ" мимо курса — в собственную схему, до глупого ничего не поняв; слышалось лишь сопенье и пыхтенье, да скрип стула на весь зал; и когда я поворачивался на СОПЫ, ВЗДОХИ и ТРЕСК Бердяева, я видел лишь в нервном тике высунутый язык.

201

Le cycle Die okkulten Grundlagen der Bhagavad Gita n'en comportait que neuf, mais fut suivi d'une dixi`eme conf'erence destin'ee aux auditeurs russes.

Бердяев — "БОРОЛСЯ".

С чем он боролся, обнаружилось неожиданно. Дело в том, что лекции шли в наемном помещении; в других комнатах помещения, не имевших никакого отношения к курсу Штейнера, упражнялся кто — то пренепочтительно на рояли, играя… "СОБАЧИЙ ВАЛЬС".

Подходит Бердяев и спрашивает моего приятеля: "А что, всегда лекции Штейнера сопровождаются музыкой?" В вопросе — подчерк, что музыка для мистического приподнятия настроения.

— Да это — "СОБАЧИЙ ВАЛЬС", — отвечал ему мой приятель и подумал: "А вы думаете, что Штейнер аккомпанирует себе "СОБАЧЬИМ ВАЛЬСОМ"?"

Бердяев сконфузился.

Борьба с "ВЛИЯНИЕМ" атрофировала в БЕРДЯЕВЕ элементарные восприятия музыки (а ведь — ценитель Скрябина)!

8

Одним из примеров того, как действовал и отвечал доктор сознанию членов "А. О." в миги лекцицй, когда он был ПРЕОБРАЖЕН и ГОРЕН: на венском курсе впервые слушавшая курс доктора и мало понимавшая этот курс мать моя, потрясенная ей открытою впервые понорамою игры лица доктора, обратилась как бы к нему, с внутренним вопросом: "Если ты можешь видеть и слышать, — ну дай мне знак: повернись и пристально погляди на меня… Нет — ты не повернешься!" И вдруг: доктор, стремительно повернувшись в ее сторону и отыскавши глазами ее, по словам ее, воткнулся в нее глазами; маленькие глаза стали шириться, стали огромными, световыми дисками; мать почувствовала, что еще миг, — и она — не выдержит; миг, и доктор уже глядел на кого — то другого. Это — рассказ ее.