Воспоминания о Штейнере
Шрифт:
И вот еще повод к езде за доктором: в каждом городе, где он читал (публично и в ложе), где только был кружок "ЭСОТЕРИКОВ", он давал и эсотерический урок; мы, временные курсанты и "ЭСОТЕРИКИ", получали право бывать на всех этих уроках, где бы они ни происходили, количество их учетверялось в поездках; так, в бытность мою в берлинской ветви за первое полугодие 1913–1914 годов (от осени до первого февраля) здесь было два внутренних "УРОКА" [210] ; но принимая во внимание мои поездки за доктором, я имел не два "УРОКА", а не менее 12-ти, ведь это составляло уже ценнейший эсотерический курс; тема класса "СЛУШАНИЯ" — "КАК" внимания; в "ЭСОТЕРИЧЕСКОМ ЧАСЕ" тема класса — и "ЧТО" темы, и "КАК"; можно сказать: самое "КАК" здесь становилось "ЧТО".
210
Pendant cette p'eriode, Steiner tint six conf'erences dans la branche de Berlin.
В "КАК"
Чему внимали?
Разумеется, "СЛОВАМ". Но еще более — "МОЛЧАНИЮ" доктора, начинавшего говорить из — за слов как бы алфавитом интонаций; внимали ЖЕСТАМ, знакам, и многому уже вовсе невесомому; в интенсификации личного внимания коллективом "ВНИМАТЕЛЕЙ" почти виделось слышимое, как АУРА; в АУРЕ тишины, сотканной, из АУР молчаливо внимающих, окрылялось внимание каждого; и ему — то ГЛАСИЛО, его БУДИЛО, ему СТАВИЛО предметы внимания — окрыляющее молчание доктора.
Нельзя провести точной границы между "Э. С." и не "Э. С."; все же, если проводить (на физическом плане была же черта отделения: не "ЭСОТЕРИК" не знал, кто "ЭСОТЕРИК", что происходит на "Э. С", "КОГДА" и "ГДЕ" "Э. С." имеют место), — если все же проводить эту границу, — скажу: на лекциях мы учились внимать СЛОВАМ доктора, смыслам смыслов их, развивающих ИМАГИНАТИВНЫЕ ОТПЕЧАТКИ; на "Э. С." учились внимать за словом гласящему звуку молчания в докторе, взывающему к тому, чтобы мы дотягивались до этого звука сквозь субъекцию имагинации: здесь звучали следы ИНСПИРАТИВНОГО ОТПЕЧАТКА [211] .
211
L'"inspiration" (cf. note 23) correspond `a l'"'ecoute spirituelle" (cf. note 185).
Общее внимание о сумме проведенных с другими часов здесь, на этих уроках, — как воспоминание о "ГОЛОСЕ БЕЗМОЛВИЯ", о том, что подымается неким ГОЛОСОМ, отвечающим не тебе, сидящему на стуле рядом с ТАКИМ-то, в ТАКОМ-то городе, в таком — то доме, — не тебе, сидящему "ЗДЕСЬ", а тебе, стоящему в глубине, взрытой итогом всех твоих медитаций, являющим уровень суммы узнанногоза весь период; в этом смысле каждый "Э. С." был не только экзаменом видящего тебя в итоге твоих работ Штейнера (в "АУРЕ" твоего молчания), но и экзаменом себя самого, ибо неуспешность медитации, или загрязненность бытом жизни, стояла досадным и стыдным облаком: между тобой и Штейнером; сумма узнанного здесь оживала, становилась организмом, у которого складываются для принятия ответа уже не на вопрос дневного сознания, а на вопрос подглядов в полуосознанное ночное сознание, которое лишь иногда оживает между сном и бодрствованием; не к тебе, сидящему на стуле, а к тебе, может быть с неделю назад нечто увидавшему в минуту, когда астральное тело… уже выходило; ты — полупроспал [212] , но что — то, как подсмотр, как вопрос, — и тебе есть; и вот — Голос, подымающийся из безмолвия: ГОЛОС ОТВЕТА!
212
Steiner attribue le ph'enom`ene du sommeil `a la s'eparation partielle du "moi" et du corps astral, des corps physique et 'eth'erique.
Вспомните у Баратынского:
Есть бытие, но именем каким
Его назвать: ни сон оно, ни бденье:
Меж них оно. И в человеке им
С безумием граничит разуменье.
Он в полноте понятья своего,
А между тем, как волны, на него
Видения бегут со всех сторон… и т. д. [213]
Здесь Баратынский описывает точно то состояние, которое доктор определял, как состояние между "СНОМ и БОДРСТВОВАНИЕМ"; многим он давал медитации перед сном, прося, чтобы итог вечерней медитации был по возможности отходом в сон, не смущаемый дневною суетою; тогда, после некоторых усилий, достигалось умение медитативным сознанием, как проекционным фонарем, осветить самый процесс засыпания в себе и даже периферические слои сна; т. е. ты сознанием входил в полусознание и учился разглядывать самое сложение "СОННОЙ" фантастики; так освещенная, она в итоге усилий оказывалась уже "СТИХИЙНО-АСТРАЛЬНОЙ" [214] действительностью,
213
Баратынский, Е. Ф.: Последняя смерть. Mis `a part l'alt'eration de la ponctuation, Bi'elyi omet le septi`eme vers.
214
'eth'erique — astrale
Рудольф Щтейнер в личных уроках и на "Э. С." особенно подчеркивал: достижение таких состояний и вводит нас в лабораторный праксис; лаборатория, т. е. приборы, которые мы учимся сперва грубо строить, и суть рудименты будущих органов "ВЫСШЕГО ПОЗНАНИЯ".
На "Э. С.", куда мы приходили из "МЕДИТАЦИИ" т е из сосредоточенности, в помещении, где мы иногда задолго до появления Штейнера пребывали в состоянии медитативной зоркости, т. е. "НИ СНА, НИ БДЕНЬЯ", но — в "ПОЛНОТЕ ПОНЯТЬЯ" (сознания), он мог и в словах апеллировать к таким обертонам, которые апеллируют не только к рассудку но и к самодельному "МИКРОСКОПУ", имеющемуся ь даннную минуту под руками.
В этом смысле "Э. С.", будучи по форме лекциями, были еще и упражнениями над принесенным материалом; т. е., — ТУТ ЗВУчало: ""ЗАГЛЯНИТЕ В МИКРОСКОП" и ВЫ УВИДИТЕ — То — То и То — То". Микроскоп — бытие особого состояния сознания принесенного на "УРОК"; и ясность зрения, — итог всех медитативных усилий на дому.
Вот почему здесь сидели "не все", а имеющие минимум умения к разгляду того "БЫТИЯ", о котором говорит Баратынский. Но еще стыднее было: попав сюда, "РАСТЕРЯТЬ" и то немногое, что было достигнуто в месяцах; а рассеянная жизнь моментально сказывалась временной или перманентной утратой зоркости; тогда в буквальном смысле приходилось, "СИДЕТЬ ЗА КНИГОЙ, А ВИДЕТЬ ФИГУ". В этом смысле "Э. С." были иногда и мучительны: хоть беги с них.
"ЧТО" словесной темы такого "УРОКА", как оно ни было велико, становилось ничем в сравнении с тем, что влагал доктор в слова, как молчание: в случае неуслышания такого молчания оставались "слова": "Э. С." становились просто лекциями. На "Э. С." не сразу допускались; нельзя было и проситься туда; допускались самим доктором.
Бывало: задолго до появлений доктора "МОЛЧАЛИ" деятельно, взывая к максимуму "ПРОБУЖДЕННОСТИ" в себе; разлетевшись с "УЛИЦЫ" и войдя в эту молчаливую комнату, можно было бы себе разбить лоб о "ГРОМ" молчания всех; оно почти ВИСЕЛО для "РАССЕЯННОГО"; для СО СРЕДОТОЧЕННОГО обратно: оно было — РАЗРЕЖЕНИЕМ атмосферы.
И в эту АТМОСФЕРУ вступал доктор, ТОЖЕ приготовивший себя МОЛЧАНИЕМ; первые его слова и последние были как бы РАМКАМИ, отрезывающими от остатков "МИрд СЕГО", — слова удивительные, принесенные из космоса, и произносимые ритмически голосом — невыразимым и обращенные к "ЦУЗАМЕН-КЛЯНГ" [213] ; или — созвучию; вообще "СОЗВУЧИЕ", инспиративный след (не образ), — необходимое условие, перерождавшее "ЧТО" слов доктора; без упражнения с "ВТОРЫМИ УШАМИ" нельзя было сидеть на "Э. С.": и сидящий производил тогда разлом "СОЗВУЧИЯ"; и сам уходил, покрытый, как бы ЭФИРНЫМИ синяками (с ощущением порки).
213
Баратынский, Е. Ф.: Последняя смерть. Mis `a part l'alt'eration de la ponctuation, Bi'elyi omet le septi`eme vers.
Такова в двух словах обстановка этих "ЧАСОВ". В сумме они образовывали тоже "КЛАСС", наряду с уже описанным "КЛАССОМ".
Наконец бывали еще своего рода "КЛАССЫ", к которым допускались иные из нас; говорю о них, потому что доктор открыто упоминает о них в своей книге; на эти часы мы попадали после того, как укоренялся в душе опыт "Э. С.". Говорить что — либо о них считаю ненужным для себя, да и бесцельным; если на "Э. С." учились внимать смыслам слов Штейнера, то на этих часах учились внимать символам легенд, как действительности звездного (астрального) космоса в обрядовых жестах человека.