Воспоминания о Тарасе Шевченко
Шрифт:
ему, а вам на руку, чтобы мы были виноваты. Как ваши лживые сердца повернут дело, так
он, бедняга, и решит. На вас и на ваших детях будет лежать невинная кровь, пролитая по его
приказу, и если не вы, то весь ваш змеиный клубок за это будет наказан».
Услышав правду-матку, «герои» слепого деспотизма перепугались и стали, будто
школьники, передо мною оправдываться — и как бы вы думали чем! — уверять, что это
ошибка.
Только не помогла правда моя. Не найдя
понавезли целый воз с Украины, никакого следа моего бунтарства или «заговора», как они
называли это ничтожное дело, и слыша ото всех, что я даже не знал, как называется это
общество, главою которого, не колеблясь, объявили меня Дубельт и Орлов, эти умники
просто зубами скрежетали от досады, что я, мол, «всех водил за нос и остался чист».
Дубельт все повторял мне про какое-то «наказание», а если бы я, мол, признался, то «его
императорское величество, общий наш благодетель, мог бы вас и помиловать по великому,
всему свету известному своему мягкосердию».
Сколько я его ни убеждал, что мне не в чем признаваться, он смотрел на меня, криво
усмехаясь, и говорил: «Ну за кого, право, считаете вы нас?»
Вместо того, чтобы прямо сказать ему, кем я его считаю, я уговаривал его, как ребенка:
«Подумайте сами. Вы считаете меня гетманом, вы думаете, что товарищи мои ринутся в
огонь по моему приказу, вы думаете, что они шкуру дадут с себя содрать, а моего желания
стать гетманом не выдадут, вам кажется, что по всей Украине уже стоят наготове
полковники и сотники и стоит только бросить клич, как восстанет казацкое войско. А
151
почему вы не узнаете сначала, каково мое имущественное положение, откуда я родом и
какова моя популярность на Украине? Не может же такой бедный, совершенно
незначительный и никому не известный человек, как я, совершить такие великие дела. Я
всю жизнь просидел в четырех стенах, над книгами, как монах в монастыре». А он,
покрутив свой здоровенный седой ус, отвечает: «Можно сидеть в четырех стенах и
взволновать все государство. Мы видели ясно, к чему вы стремились: опрокинуть все
кверху дном, уничтожить существующий порядок вещей. И для кого же, для мужиков! Это у
вас люди? Посмотрите на этого фонарщика (показывая мне в окно). Вы думаете, это
человек? Это зверь, который умеет только есть, спать». И далее добавил такие слова,
которые бы не напечатала и казенная типография. Вот и говори с ним...
Нашли и еще одну зацепку. На одной из моих рукописей о казацкой жизни я нарисовал
карандашом отрубленную казацкую голову и степного орла, выклевывающего глаза, под
всем этим
месяц. Каждому понятно, что это символ борьбы казаков с врагами христианства. Мои же
судьи решили, что это символ России, которая выклевывает глаза Украины. Истинно, на
воре шапка горит. Если бы мне хотелось изобразить такой символ, я бы нарисовал
двуглавого орла или хотя бы орла с короной. А уж если изображать Россию без короны, как
измышляли Орлов и Дубельт, то вместо /157/ орла следовало бы нарисовать ночную сову,
которая днем спит, а ночью охотится.
«Глубокомыслие» моих инквизиторов и тут ничего не достигло.
VIII
Ну что ж, гетман, так гетман, а почему, черт его знает, нет у него ни булавы, ни бунчука,
никаких драгоценностей; даже документов с его подписью не найдено; только и есть это
несчастное «рукою власною», нет даже слова «твердо», которое эти писаки считали
неотъемлемой частью гетманской подписи. Почесав затылок, столь же умные, как и само
чело, высокие инквизиторы вынуждены были немного поутихнуть. Тогда они принялись
критиковать мою книжечку: «Повесть об украинском народе», которую я в том году
напечатал.
Это была компиляция из тех пагубных выдумок, которые наши летописцы
распространяли о поляках, а кобзари переиначивали, приписывая жидам, на радость
казакам-пьяницам, выдумок, разбросанных в старых апокрифах и сказаниях, в фальшивых,
еще от наших прапрадедов исторических документах. Это была одна из тех утопических и
фантастических книжечек, не достойных критики, из которых у нас на скорую руку сметана
вся история борьбы Польши с Москвой. Казаки в ней были представлены как нация, а все,
что не относилось к этой нации, либо игнорировалось, либо просто отбрасывалось во
враждебный лагерь. Все враги казаков были представлены людоедами, а сами казаки —
мучениками и благородными патриотами. И если и стоило наказывать автора за то, что он
переврал историю так, как ее и до сих пор у нас перевирают, то наказывать только
посмеявшись над книжкой. Однако этот ареопаг слушал чтение сие с таким серьезным
видом, с каким, наверное, выслушивал всякую чушь еще тот коняга, которого Гелиогобал
поставил во главе римского сената.
«Повесть об украинском народе» я написал для госпожи Ишимовой, которая учила
дочку Плетнева и издавала детский журнал «Звездочка». Писал я ее урывками, complaisance
*, ради доброго ко мне, чужеземцу, человека; всего 200 экземпляров отпечатала она для
152