Воспоминания о Тарасе Шевченко
Шрифт:
народности, ни донкихотскими мечтаниями о местной политической независимости: ни
малейшей тени чего-нибудь подобного не проявилось в его поэтических произведениях. И
это, между прочим, служит подтверждением высокого достоинства его таланта... Поэт
истинно народный, он, естественно, должен был выражать то, что, будучи достоянием
малорусского элемента, имело в то же время и общерусское значение. Оттого поэзия
Шевченко понятна и родственна великоруссам.
уразуметь его достоинство, не нужно быть исключительно малоруссом, не нужно даже
глубоко в подробностях изучить малорусскую этнографию, что можно сказать, например, о
«Марусі» Квитки, превосходнейшей, вернейшей картине народных нравов, но дурно
понятой некоторыми великорусскими критиками именно по недостаточному знакомству их
с частностями малорусской народности. Шевченкову поэзию поймет и оценит всякий, кто
только близок вообще к народу, кто способен понимать народные требования и способ
народного выражения. Не поймет и не оценит его только тот, кто смотрит на народ в лорнет,
кто, желая узнать его, не в состоянии принять другой методы, кроме той, чтоб изучать его
жизнь и быт, как изучают энтомологический кабинет; заносить в дорожную книжку
схваченные у ямщика фразы и составлять по ним систему народных понятий; записывать со
слов барских горничных девушек песни, слышанные ими в детстве на селе, и по таким
песням произносить суждения о сущности народного поэтического гения; кто, может быть,
и в самом деле любит народ и готов заботиться о народном благе, но не знает, чего хочет
162
народ и как он этого хочет; кто думает дерзко воспитывать народ, забывая, что для этого
прежде надобно самому поучиться от народа, быть им избранным и признанным для такого
важного дела. Такой мудрец не поймет Шевченко, и естественно, что Кольцов покажется
ему выше по своему поэтическому дарованию, ибо Кольцов поет, как народ уже пел, а
Шевченко поет так, как народ еще не пел, но как он запоет за Шевченко. Естественно, для
уразумения последнего /169/ нужно чего-то поболее, чем для Кольцова: мало изучения, —
души народной нужно! К таким же незрелым суждениям мы должны отнести и то, которое
брошено было недавно на свежую могилу поэта, суждение, признавшее его гражданином, а
не поэтом. На деле выходит наоборот: Шевченко гражданином-то никогда не был и
оставался поэтом и в литературе, и в жизни. Такие приговоры не более как плод запоздалых
узких теорий, признающих поэзию только при соблюдении известных, усвоенных
привычками условий, имеющих силу для того, кто не способен чувствовать поэзию.
Большинство
малоизвестен, были люди, не видавшие во всю жизнь Малороссии, с некоторым
затруднением, по причине языка, прочитавшие «Кобзаря» (хотя самый язык Шевченко
отличается пред сочинениями других малорусских писателей удобовразумительностью) и
говорившие с первого раза: «Это великий поэт!» В сочинениях его так много общерусского,
что великоруссы читают его даже в чрезвычайно плохих стихотворных переводах: как ни
искажали его переводчики, все-таки не могли испортить до того, чтоб первородная поэзия
не высказывалась наружу. По нашему мнению, переводить Шевченко отнюдь не следует:
достаточно будет напечатать его с объяснениями слов, непонятных для великорусса, да и
слов таких будет совсем немного...
В настоящее время, когда совершается великая эпоха обновления народной жизни, с
грустью обращаюсь я к воспоминанию о двух малороссийских малярах, которых я знал в
своей жизни. Освобождение народа не принесет пользы моим бедным малярам. Грицько-
маляр слишком рано родился и прожил лучшие годы под гнетом крепостного права, не
давшего ему развить свой замечательный талант для собственного духовного наслаждения и
для пользы других; Тарас-маляр рано умер, не доживши всего шести дней до дня, который
был бы радостнейшим днем в его страдальческой жизни, ибо этот день положил начало
исполнения того, что было душою Тарасовой поэзии.
Но стоит ли, скажете вы, жалеть о двух малярах, когда радуются миллионы за себя и за
своих потомков? Стоит, потому что с воспоминанием о двух малярах теснятся в
воображении тысячи, миллионы маляров, бондарей, столяров, пастухов, земледельцев,
барской челяди — лакеев, кучеров, дворников, из которых многие также, может быть,
рождены были природою с правом быть чем-то иным, а не тем, чем они были на самом
деле; тогда как другие великие мужи слова и дела — книгописцы, художники, законники —
сообразнее бы своим способностям исполняли бы обязанности первых. Стоит, потому что
со всевозможнейшими человеческими улучшениями не уничтожатся препятствия к
исполнению на земле человеком его природного призвания. Стоит, наконец, потому, что при
каждом воспоминании о человеке, который не достиг в жизни того, к чему стремился,
невольно останавливаешься на убийственных безответных вопросах: зачем мы смертны?
Зачем мы глупы? Зачем мы стареемся?.. /170/
163