Воспоминания о Юрии Олеше
Шрифт:
Олеша возвращается к своему столу, удобно усаживается.
– Итак, кто начнет? Почему я решил писать? Молчание. Улыбки. Шепот.
– Тогда обсудим ваши произведения. (Значит, читал рукописи.)
Слово "произведения" вызывает тихий смех. Олеша приподнимает брови. Он удивлен.
– Я говорю "произведения" без всякой иронии. Я отношусь с уважением к труду, стремлениям человека, его мечте. Вы трудились, работали, волновались, мучились. Если я найду в рассказе несколько удачных строк, одну строку, один портрет или характер, интересный сюжет или факт, штрих, я считаю, что ваши усилия не пропали даром. Как мы будем обсуждать?
– Юрий Карлович протягивает рукопись юноше.
Интересно наблюдать, как Юрий Карлович слушает начинающего автора. Он ничего не записывает. Он склонил голову, скрестил руки на груди, задумался. Он недвижим. В пепельнице горит только что начатая папироса. Он не притрагивается к ней. Он слушает. Серьезные, озабоченные глаза пытливо устремились на юношу. Олеша не выражает восторга даже внешне, но он не покачивает укоризненно головой, как делают некоторые маститые. Какая-то необыкновенная, органическая деликатность по отношению к участникам семинара, к их литературной беспомощности, но это не деликатность воспитанного человека, который вынужден слушать, потому что другого выхода нет, и, в силу деликатности, он терпеливо сидит в этой комнате, думая про себя: "Когда же это все кончится!" Нет, он деликатен потому, что ему близки, его волнуют усилия и стремления этих юношей и девушек. Ему чужда поза сноба, баловня успеха. Он прост и сердечен, и это создает ту атмосферу доброжелательства, когда хочется искренне рассказать о себе, о своей работе, поделиться мыслями, тревогами, не опасаясь глухоты, иронии окружающих или попытки быть осмеянным.
...Итак, рассказ "Лошади живут в шахте".
Начинающий автор читает свой рассказ волнуясь, сбивчиво, торопливо. Его беспокоит, поймет ли руководитель семинара все шахтерские термины, весь шахтерский фольклор, которым он густо усеял рукопись, стараясь сделать рассказ "лихим" и по описанию людей, и по конфликту, и по языку, который "от автора" напоминает язык Артема Веселого, а "от героев" представляет смесь одесско-орловского жаргона Исаака Бабеля и Ивана Вольнова.
Автор закончил чтение рассказа. Юрий Карлович благодарит его и просит вернуть рукопись.
– Кто хочет выступить?
– Олеша закуривает.
– Помните: мы у себя дома, в своей семье. Чувствуйте себя просторно в мыслях и в движениях...
Боже мой, как жестоко расплачивается начинающий автор за свой рассказ! Его упрекают, ругают, критикуют. Кое-кто пытается смягчить удары, но это плохо удается. Такая защита вызывает еще большую ярость критиков.
Юрий Карлович не вмешивается, не поддакивает, не бросает реплик, не комментирует. Он слушает выступающих и на этот раз что-то бегло записывает карандашом. Он никого не ограничивает временем, только изредка постукивает донышком карандаша и будто прислушивается к ритму: тук-тук, тук-тук...
Все ждут, что скажет Олеша. Теперь он улыбается автору, но улыбка эта говорит и другое: "Ничего не поделаешь, такова наша работа".
– Я останавливаюсь на деталях рассказа. Это надо подсмотреть, как лошади лижут мокрые угольные стены конюшни или штрека, и если просветить шахтерской лампочкой, можно заметить, что губы и языки у них черные. Не знаю, как вам, - мне нравится. Моют и скребут кобылицу, и она осторожно обходит ведро с водой, чтобы не опрокинуть. Коногон, грубый, дерзкий человек, боясь показаться смешным своим товарищам,
Возможно, Олешу увлекала новизна жизненного материала, имеющая сама по себе ценность оригинальности, изложенная даже в такой литературно беспомощной форме. Он говорит, что писатель должен искать "свое" и это "свое" должно быть новым.
– Рассказа еще нет как литературного произведения, но есть материал уже эмоционально осмысленный. Это первый этап.
Рассказ - повод для рассуждений о литературе. Он говорит о Толстом, о Чехове, об Эдгаре По, о Багрицком, о Бабеле, о языке, о своем желании написать книгу о современной молодежи.
– Я еще не подготовлен для большой книги. Я пишу отрывочно, я пишу тяжело.
* * *
Он просыпался очень рано и гулял с нами по городу.
– Что вы торчите в холодном коридоре?
– говорит он запросто.
– Пришли - постучите, тревожьте. Когда заявились?
– В шестом часу.
– Ну и провинциалы!
– смеется Олеша.
– Приеду в Москву, расскажу - не поверят. К Олеше приходили в шестом часу утра.
Хорошо помнится, как он говорил, что любит тишину маленьких украинских городов с их неторопливым ритмом жизни, зеленые улицы, пахнущие сочной украинской осенью, огуречным рассолом, квашеной капустой, когда непоседливые хозяйки с треском рубят капустные головки, ставят на крыши бутылки виноградной настойки, а дети бегают босиком до осенних заморозков и грызут кукурузу, которую на Украине называют пшенкой.
Это все шло от его детства, проведенного на украинской земле.
Но Олеша любил и шумные индустриальные города, такие, как наш шахтерский, где гиганты заводы, где небо перечеркнуто сполохами мартеновских и доменных печей, где люди суровых профессий мягкосердечны, певучи, добры и даже сентиментальны, а когда выпьют, - а пьют там сильно, объясняются в любви всем окружающим, нежны с женщинами, ласковы с детьми, Олеша слушал шахтеров влюбленно, он смотрел на них влюбленно, принимая их речь, их шутки, их прямое отношение к жизни, их суждения обо всем, что творится на земле.
За Олешей прочно укрепилась слава интеллигента, оторванного от жизни страны, рабочего класса, деревни. Добавляли стандартный презрительный эпитет "рафинированный", объясняли его литературное молчание испугом интеллигента перед пафосом народа, преображающего жизнь. А он не испугался, он был удивлен и восхищен, он видел эпос в том, что происходит вокруг. Недаром его тянуло именно в Донбасс, где сильней всего ощущалась энергия народа, где каждый день труда был полон легенд. И Олеша вел себя в Донбассе - на шахтах, на металлургическом гиганте - не как испуганный интеллигент, только что выпорхнувший из своего кабинета, а как равный с равными, только чуть-чуть восхищенно, чуть-чуть романтично, чуть-чуть лирически, чуть-чуть фантастично.
– Куда мы едем?
– спрашивает Олеша.
– На завод.
Первая линия, или улица Артема, главная артерия города, уже полна жизни. Мы едем к заводу, объясняя Юрию Карловичу мощность доменных и мартеновских печей. Мы очень гордимся своими знаниями, и он замечает это, но продолжает расспрашивать.
– Какую бы мне хотелось написать сказку для детей, скажем, под названием "Фантазия о металле". Сказку-быль о домнах, о мартенах. Вот перо - оно из стали, а вот мост - он тоже из стальных каркасов.