Воспоминания об Александре Грине
Шрифт:
Зимой 1914/15 года, когда мы уже не жили вместе, а только, оставаясь друзьями, часто виделись, вышла в издательстве журнала «Отечество» книга Грина «Загадочные истории». К этому 1с4борнику Александр Степанович написал посвящение 14, которое незачем пересказывать, так как оно напечатано. Но вокруг текста посвящения набросаны рукой Александра Степановича рисунки. Они вызывают вопросы читателей и некоторое недоумение. Два из них объяснимы просто: роза - любовь, перо - символ писательского искусства; но зачем птицы, улетающие далеко? Зачем плетка? Для кого она? Птицы, улетавшие далеко, - мы с Александром Степановичем в ссылке. А вот плетка, по мнению Грина, была,
– А ведь ты, Верушка, не глупый человек!
Это было сказано с таким искренним удивлением, что обидеться было невозможно, и я только спросила:
– А почему ты раньше считал меня дурой?
PAGE 166
Александр Степанович горячо ответил:
– Как ты могла спускать мне все, что я вытворял! Ведь меня бить было надо или ну хоть щипать! А ты все молчишь или плачешь. А я ведь толстокожий, это до меня не доходило. Ты неправильно вела себя, Ве-рушка!
И я согласилась с ним. Грину нужна была очень сильная рука, а у меня такой руки не было.
ПЕРВЫЙ РАССКАЗ. ПЕРВАЯ КНИГА. «ОСТРОВ РЕНО»
Первый рассказ был написан Александром Степановичем осенью 1906 года и напечатан в утреннем в ы15пуске «Биржевых ведомостей» в декабре того же года 15. Он назывался «В Италию» и был подписан «А. А. М-въ». Но такая подпись не удовлетворяла Александра Степановича. Ведь Мальгинов - это была чужая, временная фамилия. Надо было придумать псевдоним. Толковали целый вечер и остановились на «А. С. Грине».
Сначала этот псевдоним нравился Александру Степановичу, но потом он испытал в нем разочарование. Оказалось, что изданы несколько переводных романов англичанки Грин, и первые годы, когда Александра Степановича еще мало знали, его путали с этой 1п6исательни-цей. Не помню, какие у нее были инициалы 16, но иные, чем у Александра Степановича. Чтобы подчеркнуть эту разницу, Александр Степанович представлялся: «А. эС. Грин», чем, вероятно, немало удивлял тех, кому представлялся.
За год литературной работы у Грина набрался целый сборник рассказов. В конце 1907 года он познакомился с издателем Котельниковым, владельцем книжной лавки «Наша жизнь». Котельников согласился выпустить книгу.
Книга под названием «Шапка-невидимка» вышла в начале 1908 года. Конечно, сборник можно было бы назвать по заглавию одного из рассказов, в него входивших, но Александр Степанович этого не захотел. Тогда я предложила:
– Ты - таинственная личность. Как автор - ты А. С. Грин, по паспорту Алексей Мальгинов, а на самом деле Александр Гриневский. Даже я не рискую называть тебя Сашей, а зову вымышленным именем.
PAGE 167
Сама я тоже должна скрываться; вот и посвящение твое «Другу моему Вере», а не жене. Оба мы как будто под шапкой-невидимкой. Назовем так книгу.
Александр Степанович принял эту наивную выдумку без малейшего возражения.
Издатель Котельников скупился, не хотел тратиться на художника и предложил Грину нарисовать обложку самому.
У Александра Степановича в то время лежала дома какая-то толстенная книжища в черном переплете с золотым тиснением. Он перерисовал вытисненный на книге рисунок
Вскоре после выхода книги Александр Степанович вернулся домой расстроенный и сказал с досадой:
– Говорят, что обложка «Шапки-невидимки» похожа на обертку для мыла.
И действительно, рисунок, вытисненный на переплете тонкими золотыми линиями, расплылся и погрубел, а тон обложки был неприятен.
И все- таки выход первой книги нас очень радовал.
В апреле 1909 года в «Новом журнале для всех» был напечатан рассказ «Остров Рено», в котором Грин как бы заявил о своем желании и праве сделаться романтиком. Рассказ этот имел успех. С ним связано приятное воспоминание. Вскоре после выхода номера журнала с рассказом Александр Степанович зашел за мной в лабораторию, и, едва мы успели выйти на улицу, как он вытащил из кармана открытку и дал мне ее прочесть. Письмо было от Анатолия Каменского. В нем писатель восторженно отзывался об «Острове Рено». Радостна была и высокая оценка, высказанная Каменским, и ощущение доброты и справедливости, сквозившее в письме; далеко не всегда писатели так щедро оценивают друг друга.
НЕКОТОРЫЕ ЛЮБИМЫЕ ПИСАТЕЛИ АЛЕКСАНДРА СТЕПАНОВИЧА. ПОЛИТИЧЕСКАЯ РЕАКЦИЯ
Читал Александр Степанович очень много и без системы, что попадалось под руку. Если начинал чувствовать, что автор ему не симпатичен, тотчас бросал книгу. Однажды на мой вопрос, кого из русских писателей он
PAGE 168
любит больше других, Александр Степанович ответил не задумываясь:
– Гоголя, Пушкина, Толстого и для развлечения - Чехова 17.
Но разговор был мимолетный, в тему не углублялись.
Когда мы жили в Пинеге, Александр Степанович с увлечением перечитывал Лескова. Как-то получив письмо от одной своей родственницы, он передал его мне, предлагая прочесть, а на мой вопрос, каково письмо, ответил с легкой усмешкой:
– Ничего себе, «неглиже с отвагой» (выражение, как известно, Лескова).
Влияние Лескова чувствуется и в одном из маленьких рассказов, входящих в цикл «Наследство Пик-Ми-ка», озаглавленном «Интермедия». Тема его - неразменный рубль. Под таким заглавием написан один из святочных рассказов Лескова. Но подход к теме совсем иной. У Лескова, как полагается по традиции, святочный рассказ кончается хорошо и проникнут гуманной идеей. Рассказ же Грина имеет демонический характер.
В уста Гинча, героя рассказа «Приключения Гинча», Александр Степанович нередко вкладывает свои собственные мысли. Вот как говорит Гинч о своих попытках написать рассказ: «Понемногу я сочинил сюжет на тему прекрасных жизненных достижений, преимущественно любви, вывел заглавие - «Голубой меч» - и остановился. Тысячи фраз осаждали голову. «И не оттого что… И не потому… а от того… и потому…» - слышались мне толковые удары по голове толстовской дубинки. Чудесная, как художественная литая бронза, презрительная речь поэта обожгла меня ритмическими созвучиями. Брызнула огненная струя Гюго; интимная, улыбающаяся, чистая и сильная, как рука рыцаря, фраза Мопассана; взъерошенная - Достоевского; величественная - Тургенева; певучая - Флобера; задыхающаяся - Успенского; мудрая и скупая - Киплинга. Хор множества голосов наполнил меня унынием и тревогой. Я тоже хотел говорить своим языком. Я обдумал несколько фраз, ломая им руки и ноги, чтобы уже во всяком случае не подражать никому».