Воспоминания об Илье Эренбурге
Шрифт:
Неоспоримы — при всем их своеобразии, оттенках влияний и постоянных вторжений публицистики — достоинства художественных произведений Эренбурга, его романов, повестей, стихов. Они займут свое место в истории нашей литературы первого советского полустолетия.
Особой, выделяющейся из всего потока отечественной и мировой журналистики и публицистики была и останется работа Эренбурга — очеркиста, публициста, автора страстных, наполненных самыми жгучими гражданскими чувствами памфлетов, посвященных борьбе с мрачными силами фашистского зла и изуверства, его пламенная публицистика лет Великой Отечественной войны, его послевоенная публицистика, посвященная неустанной борьбе за мир, против ставшей реальной в первые же послевоенные
Мне посчастливилось на протяжении трех военных лет работать рядом с Эренбургом в дружном, спаянном общим патриотическим порывом коллективе работников центральной военной газеты "Красная звезда". Этот коллектив включал в себя и Симонова, и Павленко, и писавшего из блокадного Ленинграда Тихонова, и Габриловича, и целую плеяду талантливых военных журналистов. Эренбург был среди нас самый старший по возрасту, литературному и жизненному опыту. Ему уже тогда перевалило за пятьдесят. Но никто из нас, работавших беззаветно и самозабвенно, кроме разве молодого Симонова, не мог сравниться по неиссякаемой энергии с этим старым "газетным волком". Его гневные, зовущие к отмщению, борьбе и победе памфлеты появлялись на страницах газеты чаще, чем материалы Других сотрудников, и сразу же находили горячий отклик в сердцах защитников Родины и в окопах фронта, и в голодном, самоотверженно работающем на оборону и победу трудовом тылу.
Имя Ильи Эренбурга было одним из самых популярных писательских имен в те трудные годы. Недаром это имя вызывало оголтелый вой на пропагандистской псарне Геббельса.
После разгрома гитлеровского фашизма новые претенденты на мировое господство навязали человечеству "холодную войну" — с атомным шантажом, с кровавыми «локальными» войнами. И Эренбург, память которого хранила горькие воспоминания с полей первой Мировой войны, с Испании, воспоминания о только что закончившейся второй мировой войне, не мог не оказаться среди тех представителей интеллигенции всей земли, которые влились в ряды всемирного движения сторонников мира.
В День Победы, девятого мая 1945 года, на забитой до отказа ликующими толпами москвичей и приезжих фронтовиков Красной площади я случайно встретил в шумном многолюдье Илью Григорьевича. Его узнали. Стали качать. Пожимая ему руку и поздравляя с победой, я сказал словами церковного песнопения: "Ныне отпущаеши раба твоего, владыко, по глаголу твоему с миром". Илья Григорьевич улыбнулся и сказал:
— Хотел бы я в это поверить и боюсь. Вот увидите, не отпустит нас с вами «владыка». Одно кончилось, а другое может начаться.
Эренбург оказался прав. Не отпустил нас «владыка» по глаголу своему с миром. Не успели умолкнуть голоса пушек на западе и на востоке, как взрыв атомных бомб над Хиросимой и Нагасаки оповестил человечество о начале изнурительной "холодной войны", время от времени перехлестывающей в «горячую» в разных уголках нашей неумиротворенной планеты.
Вместе с Фредериком Жолио-Кюри, Джоном Берналом, Диего Риверой, Пабло Нерудой, Александром Фадеевым, Николаем Тихоновым, Хьюлеттом Джонсоном и тысячами других бесстрашных солдат мира Илья Эренбург участвовал в конгрессах, митингах, политических кампаниях, мобилизующих совесть человечества против угрозы новой войны.
Он колесил по всем материкам земли, страстными речами и выступлениями в печати призывая людей к борьбе за мир, за мирное будущее планеты.
Среди имен зачинателей всемирного движения сторонников мира, таких, как Фредерик Жолио-Кюри, Джон Бернал, Артур Лундквист, Китчлу и Сахиб Синг Сокхей, было естественно встретить имя Ильи Эренбурга вместе с Александром Фадеевым, Николаем Тихоновым и другими деятелями культуры.
Широкая популярность его имени в мире открывала перед ним возможность установления контактов с самыми разными кругами политических деятелей, ученых, писателей, художников. Трудно найти на
И вот это сердце, которое до последнего мига билось напряженно, остановилось. И трудно себе представить, что соберется Конгресс сторонников мира и с его трибуны не прозвучат пламенные слова Эренбурга, что мы не увидим его фамилии под страстной статьей, посвященной тому, что волнует сердца миллионов.
Наш народ никогда не забудет его замечательного подвига в незабываемые дни великих военных испытаний. И мы, литераторы, у которых при жизни Эренбурга было немало расхождений с ним по вопросам исторических и эстетических оценок, навсегда сохраним в своих сердцах светлый образ этого человека, жар сердца которого, нестареющий талант которого были до последнего дня отданы делу мира и братства между народами.
1967
В. Каверин
Поиски жанра
Я начал преподавать литературу на курсах "Техники речи" сразу же после окончания университета в 1924 году. Многие слушатели были старше меня. Один из них, опоздав на первую лекцию, принял меня за студента, развлекавшего товарищей передразниванием преподавателя, и громко выразил свое неодобрение.
Первая лекция была подготовлена тщательно. Я убедился в этом, найдя ее конспект в своем архиве. В молодости сложность кажется содержательностью, вероятно, поэтому лекция была сложна: "Установка линии Ремизов — Белый, выдвигая на первый план движение чисто словесных масс, диалектически обрисовала противоположный конструктивный принцип фабульной прозы".
Не думаю, что мои слушатели были подготовлены к подобному пониманию стиля. Среди них был, помнится, усатый комендор, только что уволившийся из флота, который на мой вопрос — читал ли он "Мертвые души", ответил, не задумываясь: "Ну как же, товарищ преподаватель!
Тятя, тятя, наши сети Притащили мертвеца".Почти все студенты были начинающими писателями или журналистами, и теперь мне кажется странным, что, едва взяв в руки перо, я пытался учить их литературному искусству. Думаю, что этому искусству вообще нельзя научить. Во всяком случае, оно требует внутренней общности между учителем и учеником — той, которая была между Флобером и Мопассаном, — частых встреч, переписки, глубокого взаимного уважения, всматривания в творчество друг друга. Все это редко встречается в литературных вузах, которые играют заметную роль в деле образования, тоже очень важном, но лишь косвенно связанном с работой создателя художественного произведения.
Должно быть, уже и тогда, еще совсем молодым человеком, я догадывался об этом, потому что от души обрадовался, получив предложение перейти в институт Истории искусств.
Мой семинар открылся лекцией, посвященной роману И. Эренбурга "Хулио Хуренито".
В ту пору образ Эренбурга возникал передо мной в слегка туманном освещении, как бы в клубах дыма от его тринадцати трубок.
О нем много и охотно говорили: он — человек богемы, он — с утра сидит в кафе, за окном — Париж, Мадрид, Константинополь. Гора исписанной бумаги не помещается на маленьком столике, листки падают на пол, он терпеливо подбирает их, складывает и снова исчезает в клубах дыма. Он — европеец, улыбающийся уголком рта, он — воплощение равнодушия, сарказма, иронии. Он путешественник, журналист, легко пишущий книгу за книгой.