Воспоминания воображаемого друга

Вот что мне известно.

Меня зовут Будо.

Мне пять лет.

Пять лет — очень много для такого, как я.

Имя мне дал Макс.

Макс — единственный человек, который способен меня видеть.

Родители Макса зовут меня «воображаемый друг».

Я люблю учительницу Макса — миссис Госк.

Я не люблю другую учительницу Макса — миссис Паттерсон.

Я не воображаемый.

По сравнению с другими мне повезло. Я живу уже дольше многих. Однажды знал я воображаемого друга по имени Филип. Тот был другом мальчика, который учился в одном подготовительном классе с Максом. Так

вот этот Филип протянул меньше недели. В один прекрасный день он перебрался в реальность — при этом выглядел очень даже по-человечески, только ушей не хватало (у многих воображаемых друзей нет ушей), — а потом, через несколько дней, исчез.

Еще мне повезло, что у Макса богатое воображение. Знал я как-то одного воображаемого друга по имени Чамп, так тот вовсе был пятном. Обыкновенным черным бесформенным пятном на стене. Чамп умел разговаривать и елозить вверх-вниз, но он был двухмерным, как лист бумаги, и не мог отрываться от стенки. У него, в отличие от меня, не было ни рук, ни ног. Не было даже лица.

Внешность воображаемых друзей зависит от воображения того, кто их придумал. У Макса воображение отличное, и потому у меня есть две руки, две ноги и лицо. Есть все, что есть у людей, а это большая редкость. Почти у всех воображаемых друзей чего-нибудь да не хватает, а некоторые вообще на людей не похожи. Как Чамп.

Впрочем, чрезмерно развитое воображение тоже бывает вредно. Знал я как-то одного воображаемого друга по имени Птеродактиль, так у того глаза висели на тонких таких, зеленых антенках. Друг Птеродактиля наверняка думал, что это круто, а бедный Птеродактиль ни на чем не мог сосредоточиться. Мне он как-то пожаловался, что его постоянно укачивает, и еще, что он без конца спотыкается, потому что ноги у него нормальные, а ступни не ступни, а какие-то кляксы. Его друг-приятель так увлекся головой и антенками, что почти забыл о том, что должно быть ниже пояса.

Так часто бывает.

А еще мне повезло в том, что я могу двигаться самостоятельно. Обычно воображаемые друзья не могут отойти от тех, кто их придумал. Одни ходят на поводке. Другие ростом в три дюйма, и носят их в кармане. Третьи — просто пятно на стенке, как Чамп. А я — спасибо Максу — могу от него отходить. Я могу даже вообще уйти, если захочу.

Но этим нельзя злоупотреблять, это может быть вредно для моего здоровья.

Я жив, пока Макс в меня верит. Люди — например, родители Макса или моя подруга Грэм — говорят, что я поэтому и воображаемый. Но это не так. Может, без воображения Макса я и погибну, но у меня есть свои мысли, свои идеи и своя жизнь. Я привязан к Максу, как космонавт привязан к космическому кораблю всякими шлангами и проводами. Если корабль вдруг взорвется и космонавт погибнет, это не значит, что он воображаемый. Это значит лишь, что он лишился системы жизнеобеспечения.

Так же и мы с Максом.

Макс мне необходим, чтобы жить, но все равно я самостоятельная личность. Я могу говорить и делать все, что хочу. Мы с Максом даже иногда спорим, хоть и по пустякам. Например, о том, что смотреть по телевизору или во что играть. Хотя мне и надлежит (это слово мы на прошлой неделе узнали от миссис Госк) по возможности чаще держаться рядом с Максом, потому что мне необходимо, чтобы он почаще обо мне вспоминал. Чтобы он в меня верил. Я не хочу быть «с глаз долой — из сердца вон», как иногда говорит мама Макса, если его папа забывает позвонить, когда задерживается на работе. Если я отлучусь надолго, Макс может перестать в меня верить, и тогда — пфф!

Когда Макс учился в первом классе, его учительница сказала, что комнатные мухи живут в среднем три дня. Интересно, а сколько в среднем живут воображаемые друзья? Наверное, не намного дольше мух. Так что в нашем мире я, можно сказать, древность.

Макс придумал меня в четыре года, и я — р-раз — и появился

на свет. Сначала я знал только то, что знал Макс. Знал, какие на мне цвета и несколько своих цифр, а еще названия разных предметов, например: стол, микроволновая печь и авианосец. Моя голова была набита всем тем, что знают четырехлетние мальчики. Хотя я в воображении Макса был старше, чем он. Был, может, подростком. Может даже, немного старше. А может, я у него был ребенок с мозгами взрослого. Трудно сказать. Ростом я не намного выше Макса, но мы разные, это точно. Я с рождения более собранный, чем Макс. Я с самого начала разбирался в вещах, которые Макс до сих пор не понимает. Я умею решать проблемы, какие не может решить Макс. Наверное, потому и рождаются воображаемые друзья. Точно не знаю.

Макс не помнит день, когда я появился на свет, и не помнит, о чем он тогда думал. Но так как он придумал, что я старше и собраннее, то я мог учиться намного быстрее, чем он. Я даже в день своего рождения мог сосредоточиться лучше, чем Макс сейчас. Помню, в тот первый день мама Макса пыталась научить его считать четными числами, а он все никак не мог понять, как это. А я понял сразу. Мне это было нетрудно, потому что мои мозги были готовы к такому счету. А у Макса — нет.

По крайней мере, я так думаю.

Кроме того, я не сплю, потому что Макс не подумал о том, что я должен спать. Так что у меня больше времени на учебу. А так как я не все время с Максом, то я и знаю много такого, чего он никогда не видел и не слышал. Когда Макс засыпает, я сижу с его родителями в гостиной или в кухне. Мы смотрим телевизор, или они болтают, а я слушаю. Иногда выхожу пройтись. Я иду на автозаправку, которая работает круглые сутки, потому что там трудятся люди, которых я люблю больше всех, кроме Макса, его родителей и миссис Госк. Или я иду немного дальше по дороге, в закусочную «Хот-доги Дугис», или в полицейский участок, или в больницу (хотя сейчас я в больницу не хожу, потому что там Освальд и он меня пугает). А когда мы в школе, я иногда захожу в учительскую или в какой-нибудь другой класс, иногда даже в кабинет директора, просто чтобы послушать, о чем говорят. Я не умнее Макса, но я знаю больше, потому что спать мне не нужно и я хожу туда, куда Макс пойти не может. Это хорошо. Иногда, когда Макс чего-то не понимает, мне удается ему помочь.

Вот, например, на прошлой неделе Макс хотел сделать бутерброд с джемом и арахисовым маслом и не мог открыть банку с джемом.

— Будо! — сказал он. — Я не могу ее открыть.

— Конечно можешь, — сказал я. — Крути в другую сторону. Влево — открыть, вправо — закрыть.

Так иногда говорит себе под нос мама Макса, когда собирается открыть банку. Это сработало. Макс открыл банку. Но он пришел в такой восторг, что уронил ее на пол и она разлетелась на миллион маленьких осколков.

Мир Макса устроен очень сложно. Он не всегда может получить что хочет, даже если делает все правильно.

Мой мир — странное место. Я живу в пространстве между людьми. Большую часть времени я провожу с Максом в мире детей, но не меньше времени провожу со взрослыми: родителями Макса, учителями, моими друзьями с автозаправки, — хотя они меня не видят. Мама Макса сказала бы, что я «ни то ни се». Так она говорит Максу, когда он не может принять решение.

— Ты хочешь голубой попсикл [1] или желтый? — спрашивает она.

Тут Макс просто замирает. Будто замерз, как попсикл. Максу, если приходится выбирать, нужно учесть очень многое.