Воспоминания. Книга об отце
Шрифт:
Двадцать восьмого сентября утром В. И. сказал мне весело и смущенно: «Я начал писать». И прибавил после короткого молчания: «Это — проза». — «Проза?» (До тех пор он не стихами писал только статьи и научные книги).
— «Да, проза особая, а все же проза; в этом-то и разгадка. Повесть о Светомире царевиче рассказывает келейник… Сказанье старца — инока…» — «Того самого старца?» — «О, нет. Тот вершит судьбами царства. А этот просто записывает что видит и слышит». — «Летописец?» — «Пожалуй». В. И. задумался: — «Может быть он и не один… Но, что ж так говорить. Не лучше ли прочесть?» — Он прочел написанное за ночь: две главки. Прочитанное меня поразило своей необычностью, показалось значительным, убедительным; язык с налетом
Утренний завтрак наш в тот день длился без конца. В. И. рассказывал, рассказывал. Упала завеса. Открылась «даль романа». Вдруг стук в дверь: хозяйка предупреждала, что пришел гость. Так рано? Кто бы это мог быть? (Было уже вовсе не рано). Появился монах близкого бенедиктинского монастыря. Человек замечательный по глубине и подлинности своего религиозного опыта. В. И. радовался его посещениям: они всегда бывали духовно плодотворны. Он подошел к В. И.: «Monsieur, je vous f'elicite». В. И. был так поглощен образами и жизненными перипетиями своих героев, что даже не очень удивился: — «Как же Вы о том знаете?» Зато вопросу такому весьма удивился аббат. — «Помилуйте, день св. Вячеслава большой праздник. Как же можно забыть? А Вы забыли?» Выяснилось: В. И. с детства чтил день своего ангела. Но в России и в Чехии св. Вячеслав празднуется 4–ого марта, а на западе — 28–ого сентября. В. И. чувствовал себя совершенно счастливым, чего давно уже не было: в совпадении дня рождения первых слов «Повести о Светомире» с днем св. Вячеслава он видел доброе предзнаменование. «Святому Вячеславу» он написал «Моление» еще в 1917 г. именно 4–ого марта. Оно кончалось поминанием его жития:
Как некогда ты сам у вышнеградских башен
Сок гроздий выжимал для литургийных брашен,
Так сопричастникам божественную Кровь
Для общей вечери воскресной уготовь.
Образ Светомира, топчущего «красно зеленье», был навеян образом юного царя — виноградаря. Но в остальном жизнь царевича шла по другому пути.
В течение последнего месяца в Риме В. И. писал легко, в непрестанном радостном подъеме. К концу каникул оказалась готовой вся первая книга. В. И. продолжал писать роман и в Павии, и после 1934 года в Риме. Писал медленно; не торопил, не вызывал видений грядущих событий в жизни Светомира; записывал, когда представали. К началу войны были окончены три книги. Война прервала писание романа: ведь весь он был сказанием о «грешнице святой», имя которой не упомянуто — о России. В конце 1944 г. исход войны был уж ясно виден. И Муза призывает поэта обратиться от стихов к роману, который он называет «баснословием»
(I, 221–222).
Когда склонялся раскаленный от летнего зноя день и с моря начинал дуть прохладный ветерок «понентино», на террасе собирались друзья пить чай, закусывать колбасой, сыром, и начинались оживленные дискуссии. Приходила и кузина Фламинги, Леля, прозванная у нас Сеттером, которая тогда жила в Риме. Мы с ней старались незаметно подложить Фламинге гоголь — моголь, который она в пылу разговоров, не осознавая этого, понемножку съедала. Обычно на все предложения Фламинге чего-нибудь съестного следовал ответ: — «Нет, спасибо». Сама же Фламинго была худенькая, как голодающий индус. Беспокоилась Леля за нее и по более существенным причинам. Она решила, что Вячеслав губит жизнь Фламинги и что их непременно нужно разлучить. Поэтому она старалась, как могла, их поссорить. Они оба на нее за это сердились и старались ее отвадить. Только много лет спустя, как-то в Париже, Леля мне сказала, что, если Фламинго определила всю свою жизнь именно так, спорить уже с этим бесполезно, и в конце концов дружба с Вячеславом, быть может, была для нее не гибелью, а счастьем.
Приезжал из Скопье Голенищев — Кутузов, часто приходил на террасу и
Как-то раз приезжаю в Рим из Швейцарии, Вячеслав и Фламинго меня встречают радостно и сообщают:
— Мы нашли замечательный пансион на Корсо, пятый этаж, вид на Рим, Сан — Пьетро, атмосфера очень изысканная, щепетильная, его клиенты почти все «подеста» («городничие») разных южных городов. Там особенно соблюдают тонкие, немного церемонные манеры, и при этом пансион стоит очень дешево.
Мы там поселились. Выяснилась очень быстро вся наивность Вячеслава и Фламинги. Клиенты изысканного пансиона были действительно подеста из провинции, но они только наезжали на известный срок в Рим, а комнаты были заняты их подружками.
Люди пансиона были, однако, очень милые и легкие, и нам было там хорошо, хотя адрес наш у римлян считался скорее предосудительным. Мы были довольно шумными жильцами. По вечерам допоздна Вячеслав и Фламинго обсуждали предисловие к Переписке из двух углов,которое тогда писала Фламинго для итальянского издания, и много спорили. Во время полемики Вячеслав разгорался и подчас приходил в гнев. Из комнаты Вячеслава раздавался резкий шум, как будто падали тяжелые предметы или каталась мебель. Я спросила Вячеслава в шутку:
— Что это был за шум? Ты, может быть, кидался шкафами?
С тех пор у нас в семье при проявлении бурного возмущения Вячеслава говорили:
— Это Вячеслав кидается шкафами.
Я убеждена, что соседи в пансионе «Клеа», если бы их спросить о причине таких семейных бурь, приписали бы их разговорам о наследстве или денежным тратам. Они не смогли бы понять, что дело шло всегда о каких-то «измах», т. е. — с их точки зрения — абстракции.
Впрочем, в мире часто — чем абстрактнее причина, тем шумнее следствие.
Предисловие к Переписке из двух угловв итальянском издательстве «Карабба», имело длинную историю. Она началась раньше нашего пребывания в «Клеа». В один из приездов в Рим узнаю от Фламинги, что издательство хочет выпустить «Переписку» по — итальянски. Переводом занимается Ольга Ивановна Синьорелли, а Фламингу попросили написать маленькое предисловие, чтобы объяснить в двух словах итальянскому читателю, кто авторы книги. Фламинго договорилась с издательством, что это будет выполнено за две недели. Фламинго с увлечением объясняет мне, что надеется сделать из этого элегантную статейку: сначала очерк
Вячеслава, потом Гершензона и в третьей части объединение обоих. Это ей представлялось как бы в форме древних египетских ворот с двумя входами с одной стороны и одним — с другой. Но, чем дальше в лес… Вячеслава в двух словах как определить? О Гершензоне мало писали: трудно и ответственно. Что же до объединения столь разных авторов, то как к этому приступиться? Две недели пролетают мигом. Издатель торопит, неопытный автор пугается и, чтобы принудить себя быстро осуществить задание, прибегает к крайним средствам: дает зарок не мыть волос, пока не кончит предисловие. А мыла Фламинго волосы каждый день.