Воспоминания
Шрифт:
Англо-саксонские руководители распевали эту песню на тысячу ладов и неутомимо повторяли ее. Такого рода речами они опьяняли самих себя и свои народы. А чтобы последние сохранили ненависть, необходимую для борьбы врукопашную, они кричали на весь свет: Посмотрите на этих немцев, уничтожающих произведения искусства Франции, позорящих ее женщин и с сатанинским наслаждением отрубающих руки ее детям. В то же время золото врага катилось во все страны и даже в Германию, если для этого находилась подходящая почва. Еще хуже было то, что враги воспользовались незнакомством немецкого Михеля с внешним миром и его склонностью к самоуничижению, которая красной нитью проходит через всю нашу тысячелетнюю историю. Им пришел на помощь и проникший в некоторые области Германии международный капитал и тот фермент разложения, который был столь хорошо представлен органами печати вроде «Франкфуртер Цейтунг».
Что же
Вы, англо-саксы, вот уже много веков натравливаете друг на друга народы европейского материка. Пруссия воссоединила Германию, раздробленную на остатки племен и клочки земель; чем сильнее мы становились, тем больше проникались мы уверенностью в том, что нашей миссией является защита свободы Европы от возникающих по ту сторону морей гигантских держав. Ибо омываемая морями и сильно раздробленная Европа будет по-прежнему производить величайшие духовные ценности, если ее многочисленным и сталкивающимся на ограниченном пространстве культурам будет обеспечено свободное развитие и возможность взаимно оплодотворять друг друга. Германия возвышается и падает вместе с Европой, а Европа – вместе с нею. Поэтому Германия крайне заинтересована в том, чтобы народы европейского материка сохранили полную свободу, а с нею вместе и способность к творчеству. Вы же англо-саксы, надеваете на народ материальное и духовное ярмо. Посмотрите, народы мира, скольких из вас они уже заставили прозябать, низведя в той или иной степени на положение вассалов, и поймите, как велика станет эта опасность в будущем. Поэтому мы боремся за свободу всех народов земли против всеобъемлющей тирании англо-саксов.
Вы обвиняете нас в милитаризме и господстве произвола в то время, как у вас для поддержания воли к войне установлена самая неограниченная диктатура, какую знала история, и отдельные лица с драконовской строгостью применяют военную силу, не считаясь ни со свободой личности, ни с демократическими принципами. Крича о нашем милитаризме, вы в действительности имеете в виду единственную еще сохранившуюся в мире независимую силу, которая идет своим путем и могла бы обеспечить сохранение европейского равновесия. Ваши правители из Лондонского Сити и с нью-йоркской Уолл-Стрит хорошо знают, что только эта Германия стоит еще у них на пути, мешая им подчинить весь мир их капиталистической «идее соглашения». Если же им удастся устранить это последнее препятствие и завоевать неограниченную мировую монополию, то на всем свете надолго воцарится кладбищенское спокойствие, охраняемое Pax Britannica{189}.
Мысли этого рода следовало всячески распространять еще до войны, ибо наш народ остро нуждался в великих целях, национальное чувство развито у нас неравномерно, могущество англо-саксов оценивалось неправильно, а сознание того, что сами мы не можем обойтись без внешнего могущества оттеснялось на задний план космополитическими утопиями.
Во время войны, когда на карту было поставлено наше существование, волю к жизни надо было разжечь и поддерживать.
Чего же желало наше политическое руководство? Оно, правда, опровергало несколько раз возводившуюся на нас клевету. В остальном же его речи звучали примерно так:
Мы, правда, объявили вам войну, но хотим лишь защищаться, а не разбить вас. Мы, правда, поступили с Бельгией несправедливо, но в будущем постараемся загладить эту несправедливость; мы не хотим полностью завоевывать ее, но все же удержим кусок ее территории. Определенных целей и идей мы в этой войне вообще не имеем. Мы, правда, боремся за равновесие на море, но делаем это больше на словах, ибо хотим в то же время помешать тому, чтобы продажное и реакционное русское чиновничество вновь стало править рыцарственной Польшей. Я понимаю, что англо-саксы считают наш несчастный флот угрозой для себя. Я признаю за ними это право, хотя наш флот в два раза слабее одного английского. Не сердитесь на то, что я, ваш друг, не сумел помешать строительству этого несчастного флота, хотя в качестве рейхсканцлера обладал необходимой для этого властью и несу за это ответственность. Вы также не совсем неправы, когда говорите, что наше государственное устройство менее демократично, чем ваше. Правда, необходимость в сильной власти вытекает из наших национальных особенностей, нашего исторического опыта и нашего географического положения, а конституция не предоставляет кайзеру таких полномочий, как президенту Вильсону, но мы все это изменим. Если бы все мы действовали в моем духе, то Эльзас с линией Вогезов давно бы отдали французским пропагандистам, чтобы сделать его совсем свободным. Я энергично защищаю интересы фракций рейхстага, чтобы расчистить путь нашей демократической мысли.
Чтобы подобные мысли получили распространение в Германии, естественные чувства нашего народа, проявившие себя с огромной силой в начале войны, планомерно искажались и подавлялись цензурой печати, системой обработки общественного мнения, созданной Вильгельмштрассе, и в особенности затеянной демократией дискуссией о внутренних целях войны, так что в конце концов моральное состояние и сопротивляемость нашего народа действительно понизились, и он потерял веру в себя. Всякий государственный деятель поймет, что при создавшемся для нас крайне опасном положении нам было необходимо с первого же дня поддерживать на высоком уровне идейное и моральное состояние народа, если мы хотели выдержать борьбу и привести ее к такому окончанию, которое позволило бы нам залечить в известной мере раны, нанесенные войной, и продолжать выполнение миссии Пруссии-Германии.
Истекая кровью из тысячи ран, плохо питаясь, лучшая часть германского народа вела борьбу за свое существование, опираясь о стены родины, но когда эти стены были разрушены изнутри, защитники их потеряли решимость и впали в лихорадочный бред.
Проклятие истории и наших потомков (если германизм вообще сохранится) падет на тех, кто этому способствовал.
6
Политическое руководство не сумело своевременно привлечь союзников; оно не внушало народу ободряющих идеалов, которые помогли бы ему вести войну. Но оно также не открыло ему глаз на все ужасы, которые ждали его в случае поражения – лозунг чисто оборонительной войны являлся иллюзией, которая должна была привести нас к гибели, ибо во время войны Англия уже успела уничтожить наше положение в свете; нам было уже нечего защищать и в лучшем случае предстояло восстановить это положение после заключения мира. Германский народ не мог жить, не обеспечив себе этой возможности при заключении мира.
Бессмысленная фраза о чисто оборонительной войне скрывала от масс эту необходимость. Насколько иначе действовал Ллойд-Джордж, говоря о нокауте! Те же немцы, которые ясно видели альтернативу и правдиво заявляли, что либо англичане осуществят свою волю к уничтожению Германии, либо мы свою волю к жизни и что третьего исхода нет, приносились нашим правительством в жертву слепой ненависти толпы. Бетман делал как раз обратное тому, что повелевала государственная мудрость, с которой Ллойд-Джордж и Клемансо вели свои народы к победе. Канцлер и его друзья-демагоги все время направляли острие своей политики не наружу, а внутрь. Но этим самым они ослабляли силу сопротивления народа и подготовляли катастрофу до тех пор, пока народ и пришедшие к власти демагоги не сложили оружия и не бросились к ногам врага с призывом:
Мы, которые всегда веровали в совесть мира, отвергаем проклятых сторонников политики насилия, которых вы могли считать хищными врагами. Мы никогда не стремились к победе и даже боялись ее, ибо она оставила бы на шее порабощенного германского народа иго самодержавия и военной касты. Теперь поражение освободило германский народ от произвола кайзера и военщины, сделало его счастливым и достойным прекрасного будущего. Ныне мы принуждаем вас, но уже не отвратительным насилием, а красивыми и хорошими словами, любить германский народ и заботиться об его интересах. Мы хотим заслужить доверие заграницы, мы расчищали путь от империализма к идеализму, то есть сеяли в германских сердцах ненависть не к империализму британцев, заставивших нас голодать, или французов, поляков и других, которые разрывают на части наше тело, а к тем людям, которые некогда сделали Германскую империю могущественной, создали для ее защиты армейские корпуса и корабли и обеспечили наше благоденствие, построив прочную плотину против алчности соседей.
Такой конец германского могущества был приуготовлен одурачиванием германских народных масс с самого начала войны. Ложные представления, внушавшиеся германскому народу Шейдеманом и К при попустительстве правительства, оказывают ныне ужасающее действие после того, как они были испытаны на практике. Они заключались примерно в следующем:
1. Стоит Германии демократизировать свой строй, как будет достигнут мир на основе соглашения обеих сторон. Заключению его препятствуют лишь монархия и власть военщины.