Воспоминания
Шрифт:
Мы в двух шагах от станции метро «Pasteur». Пять минут ходьбы до Латинского квартала, минут 20 до Пасси.
Моя комнатка выходит своим окном на пустынную уличку. С балкончика можно видеть церквульку напротив и немного дальше какой-то сад за каменной стеной. Шум от повозок бывает неистовый лишь раз в неделю, под утро, перед базарным днем. Притом ввиду того, что улицы бедные, здесь почти не ездят ненавистные мне автомобили, вовсе не ездят пакостные автобусы и нет отвратных трамваев. Простые человеческие повозки я воспринимаю в лике живописности и некоторого, не неприятного, ритма.
Внизу в нашем доме хороша новая библиотека. И то я, то Миррочка (она, как я, неистовая книгопожирательница), мы ежедневно ходим в нее за французскими романами и новыми книжками журналов.
Первые дни ушли на попытки найти какую-нибудь работу, — пока безуспешные, — на свидание с людьми, которых не видел так долго, на прогулки. Сегодня утром один ездил по делу к Madeleine [181] . Видел наши улицы, наши места, где мы когда-то столько жили и столько пережили, моя прекрасная, моя любимая Катя. Я не могу никогда видеть ни Madeleine, ни лучезарную place de la Concorde [182] без того, чтобы тотчас же не начать напряженно о тебе думать. Милая, светлая
181
Мадлен.
182
площадь Согласия (фр.).
И Александра Ивановича Урусова вспоминаю. Все наше прошлое, далекое — и всегда живое в душе.
Мне хочется послать тебе сонет, написанный в солнечное утро третьего дня.
ЗАВЕТ ГЛУБИН Шестнадцать месяцев над влагой Океана, Прогулки долгие близь кружева волны. Благословение верховной вышины, Жемчужный Новый Серп, взошедший в небе рано. Она живет и ждет, далекая Светлана, О ней поет душа, лишь ею ткутся сны. Теченье вышних звезд — горнило старины, Откуда брызжет новь сквозь саваны тумана. Единственная мысль — я здесь и я не здесь, Единственная страсть — избранница, Россия. Ей — в гуле синих волн — все сны мои морские. Живое чудо есть от века и до днесь. В темницах раковин, в ночах, душой я весь. Мне жемчуг — весть из бездн, что будут дни другие.1922. 25 ноября
Моя Катя любимая, Катя родная, на протяжении недели я получил два письма от тебя. Какая радость это для меня и какое горе знать, что и ты, и все вы живете в такой тесноте. Мне жаль, что, когда тебе трудно, я живу в хорошей квартире. У нас, конечно, тоже довольно тесно, и, сидя в своей комнате, я слышу решительно все, что делается, что говорится и — если бы такая глагольная форма существовала, я сказал бы — что шумится в доме. Но комнаты у нас веселые, даже нарядные, с утра весь день Солнце глядит в окна, и, благодаря центральному отоплению, если я иногда страдаю, то не от холода, как в Сен-Брэвене, а от чрезмерного тепла. И я так счастлив, — я уже писал об этом, — что за окнами почти никогда не проезжают автомобили. Честь и слава Мушке, что она сумела найти такую уютную и удобную квартиру. Жизнь моя более или менее устраивается. Русская эмигрантская пресса — очень скучная и даже противная. Я стою в стороне от нее. Но эту зиму я, по-видимости, буду печататься во французских журналах. Я познакомился с одним из самых видных французских романистов, Edmond Jaloux, автором прелестного романа «L’'escalier d’or» [183] (несколько родственного с манерой Гофмана и Достоевского), мы очень дружески заговорили сразу (он, как я, влюблен в птиц и любит тех самых старых писателей, которых я изучал, когда впервые жил с Тобой в Париже и Оксфорде). Он обещается устроить так, что многие журналы будут печатать переводы моей прозы и моих стихов. Кстати, он приятель Владимира Николаевича Аргутинского, так же как и другой модный романист Jean Giraudoux [184] , с которым я тоже познакомился. Через них я познакомлюсь с другими писателями, представляющими интерес и имеющими значение. Роман мой переводится на французский язык и, верно, прежде чем появиться отдельно, будет напечатан или в «Revue de Paris», или в «Le Monde Nouveau». Потом Сорбонна пригласила меня время от времени читать лекции по-французски. 12 и 19 декабря я читаю в большой зале (amphith'e^atre Michelet) «Images de Femme» [185] , 10 и 17 января — «L’amour et la Mort» [186] , 29 ноября, ровно через четыре дня, выйдет, наконец, у Bossard’a моя книга «Visions Solaires» [187] . Я многого жду от нее. Как видишь, я полон бодрости и надежд. После 1/2 года на Океане я рад городу и людям. Мне жаль, что Тебя нет здесь. Хотел бы видеть Тебя, моя милая, любимая. Целую глаза Твои. Целую Нинику и Малию. Твой К.
183
Эдмон Жалу «Золотая лестница» (фр.).
184
Жан Жироду (фр.).
185
(амфитеатр Мишле) «Лики Женщины» (фр.).
186
«Любовь и смерть» (фр.).
187
у Босара… «Солнечные видения» (фр.).
1922. 25 ноября — 8 декабря. Париж
Моя родная Катя, весь вчерашний день я особенно напряженно думал о тебе, и ты, конечно, тоже была душою со мной и с Мушкой. Мы говорили с Нюшей о тебе и вспоминали о многом, что бывало в твой день. Цветы, много цветов! А теперь даже в Париже мы не часто любуемся на цветы в наших комнатах. Впрочем, сейчас передо мной дышат благовонные белые нарциссы — в честь тебя — «точно из легкого камня иссечены». Милая, любимая, когда я вижу мимозу, фиалки, нарциссы, розы, сирень, — когда я вижу особенно художественно изданную книгу или поразительно написанный портрет, или особенно воздушное пламя вечерней зари, или встречаюсь (— это так бывает редко —) с каким-нибудь благородным движением чьей-нибудь изысканно красивой души, — я всегда вспоминаю тебя, моя любовь, моя прекрасная,
1923. 31 января
Катя любимая, я упрекаю себя, что пишу тебе недостаточно часто, но этот Левиафан, который называется Парижем, поглощает так много сил — ты помнишь. Последние недели я много виделся с французскими писателями (R'en'e Ghil, Paul Fort, Andr'e Fontainas, Edmond Jaloux [188] ). Не очень плодотворны свидания с ними, но все же куда интереснее, чем встречи с здешними русскими, которые душевно совсем износились. 22 января в литературном кафе «Cam'el'eon» [189] , где собираются монпарнасские художники и поэты, был праздник в честь меня. Председательствовал Ренэ Гиль, сказавший отличную речь и великолепно прочитавший «Тоску Степей»; блестящую лекцию обо мне прочла Люси, читали мои стихи артистка из «Ath'en'e» M meR'egina u M eBacqu'e из «Vieux colombier», читал Fontainas «Soyons comme le Soleil», «L’harmonie Des Morts» [190] , в завершение я прочел «Est-ce?», «Dors», «Annonciation» [191] (по-французски) и «Тоску Степей» (по-русски). Переполненная зала устроила мне длительную овацию. Весь вечер носил характер исключительной сердечности, я радуюсь, что у меня есть друзья в Париже, и что моя книга «Visions Solaires» имеет очень большой успех. Моя любимая, моя родная, моя единственная Катя, обнимаю тебя и люблю. Твой К.
188
Рене Гиль, Поль Фор, Андре Фонтэна, Эдмон Жалу (фр.).
189
«Хамелеон» (фр.).
190
«Атеней», Мадам Регина и месье Баке из «Старой голубятни», читал Фонтэна «Будем как Солнце», «Гармония мертвых» (фр.).
191
Благовещенье (фр.).
P. S.Целую Нинику. Приветы.
1923. 12 марта. Вечер. Париж
Моя милая, любимая Катя, я чувствую себя виноватым перед тобой, когда поддаюсь грусти. И правда это нехорошо, потому что тогда я не пишу тебе долгие недели. (Так да не будет. Напишу тебе сейчас, напишу и завтра, и еще совсем скоро и тебе, и Нинике.) Почему я грустил все это время? О, милая, долго рассказывать. А совершенно вкратце говоря — очень уж людишки здесь дрянь и вовсе нечего с ними делать. В Москву мне хочется всегда, а днями так это бывает, что я лежу угрюмый целый день, молча курю (никогда, однако, больше 13–20 папирос в день), думаю о тебе и Нинике, о великой радости слышать везде русский язык, о том, что я русский, а все-таки не гражданин Вселенной и уж меньше всего гражданин старенькой, скучненькой, серенькой, весьма глуповатой Европы. В конце концов я пишу стихи. Ну, человек 10 или 20 от них в восторге. И то ладно. Я сам своими стихами наслаждаюсь дня два, потом забываю о них.
(Моя Катя, этот месяц тяжко нам было. Совсем днями без грошиков. Сегодня неожиданный просвет. Получил за перевод «Le roi Candaule» — помнишь, эллинскую драму, которую когда-то мы любили, Andr'e Gide’a? [192] — 1500 фр. Тотчас же послал тебе посылку. АРА, к сожалению, прекращает деятельность. Но я буду посылать тебе деньги, милая. Уж сотняга франков, уповаю, всегда найдется. Получила ли ты «L’'escalier d’or» [193] ? Моя любимая, целую тебя и помню сердцем всегда-всегда. Твой К.
192
«Король Кандавл»… Андре Жида (фр.).
193
«Золотая лестница» (фр.).
1923. 13 июня. Париж
Милая, родная моя Катя, неужели только месяц тому назад я писал тебе открытку в день своего вечера! Сколько впечатлений прошло с тех пор! Я видел много разных людей, видел и приезжих из Москвы, которые вернулись. Верно, от кого-нибудь из них ты получила непосредственное ощущение меня и моей тоски по Москве. Я совсем было решил вернуться, но опять все в душе спуталось. Получил твою открытку насчет недостаточного характера моей доверенности и необходимости идти к Ск. Это — злоупотребление, моя доверенность вполне правильна, а идти к Ск. я не могу и не хочу. Напиши, неужели нельзя оформить бумагу в Москве? Раньше открытки я получил твое большое письмо и совершенно истерзался, хотя подобное мучило меня все последние два года. Хочется помочь тебе и не знаю как. Все же в Москве у меня есть друзья, и думаю, что через них можно будет достичь необходимого. Я думаю также, что, если ты непосредственно обратишься к Каменеву, он сделает все возможное. Он неоднократно был внимателен ко мне, когда я просил за других. Милая, напишу тебе подробнее. Целую тебя и люблю всегда. Нинику поцелуй. Твой К.
1923. 19 июня. Ночь. Париж
Моя милая, любимая Катя, третьего дня, в день моего рождения, мы вчетвером уехали на весь день в Мэдон, гуляли в лесу, дышали свободой от города, я убегал от всех в глушь и смотрел залюбованно на шмеля, перелетающего с цветка на цветок. Вспоминалось далекое, невозвратимое. А когда мы вернулись домой и пили вечерний чай, раздался неожиданный звонок, и мне принесли твою телеграмму, твою и Малии. Это было так, как будто вы обе были с нами. Милая, целую тебя, целую вас обеих. Малии пишу одновременно. Когда мы ехали в Мэдон, я вспоминал мои поездки к ней и тот причудливый домик, где она жила со своими очаровательными малютками. Сегодня, час назад, открытка от тебя. О, если б квартирное несчастие развеялось! Как бы я хотел тебе помочь! Я для этого одного готов был бы приехать в Москву. Вот кажется, рукой подать. На твое большое письмо еще не отвечал. Оно меня так огорчило, что я не в силах был сразу прочесть его целиком. У меня было много огорчений последнее время. Но вот, наконец, мой роман вышел. Я смотрю на объемистую книгу в 380 страниц, и мне кажется чудом, что это я написал. Тут наш лес, и сад, и поле, и болото, осень, зима, и лето, и весна, и весь я с моей любовью к Миру и Солнцу. Пошлю тебе. На днях пошлю и новости итальянские и французские. Родная, любимая, да хранит Судьба тебя и Нинику. Твой К.