Воспоминания
Шрифт:
Почти ежедневно нам попадались караваны паломников. Они направлялись в священный город пешком и на лошадях, со знаменами и громко молились.
Мы проехали самый большой караван-сарай Персии - Сеафуруй, превращенный теперь в развалины, город Себзевар, деревни Ривед-Мехр, Сюдхар, Мезинан, в прошлом город, наполовину разрушенный туркменами (из 1000 семей здесь осталось теперь лишь 100), Аббасабад, грузинскую колонию, созданную еще по приказу шаха Аббаса Великого (потомки первых переселенцев, однако, уже давно забыли свой родной язык), караван-сарай Алхак, деревню Меиермей, окруженную садами. Во всех этих местах мы ночевали. В последней деревне был красивый, хорошо сохранившийся караван-сарай, где мы из-за жары остались до вечера. Затем совершили ночной переход в 60 верст (10 фарсангов), на рассвете проехали мимо большой деревни Бедешт, окруженной обширными садами, и 9 октября, рано утром, прибыли
Из Шахруда в Астрабад и Мазендеран ведет дорога, пересекающая горную цепь Эльбурса; она служит лишь для пешеходов или мулов. 11 октября мы поехали дальше на запад-северо-запад, оставив справа Эльбурсские горы. Наши борзые взяли след гиены, и мы устроили на нее охоту. Отвратительное животное попыталось спрятаться в старых развалинах, но сын графа смертельно ранил ее, а собаки довершили дело. Мы ночевали в Хадирабаде, Девлетабаде, Ауване, Сернане, Сорхе, знаменитом своими замечательными дынями, Ласджерде, Кешлаке и Айвони-Кеифе. Несмотря на октябрь, стояла жара. По пути мы обогнали многих возвращавшихся на родину сарбазов. Переход от Айвони-Кеифа я до Пелешта мы совершили из-за жары ночью и 19 октября, поздно вечером, прибыли в Тегеран. Мы отсутствовали семь месяцев и десять дней, а я прожил странный и интересный эпизод своей жизни.
27 октября шах вернулся в столицу с остатками войска, большая часть которого прошла мимо нашей квартиры в Арке. Узкая улица, лишь 10-12 футов шириной, была запружена сарбазами, которые продирались через нее со своим оркестром, в то время как прочие фауджи, войдя в город с другой стороны, двигались им навстречу. Толкотня была страшная; толпа не могла двигаться ни вперед, ни назад. Подошла и артиллерия, приблизительно в 50 орудий, которая силой прокладывала себе дорогу. Кроме гвардии и русского батальона, все войска разбили лагерь за городом. Солдаты расходились потом по домам или располагались в казармах. Когда шах перед своим дворцом слез с коня, раздался залп из пушек и фальконетов, возвещавший о том, что его величество благополучно вернулся в столицу. 30 октября мы нанесли визит шаху, чтобы выразить свое удовольствие по случаю его возвращения. Первый министр приказал между тем отлить в большом арсенале Тегерана 40 новых пушек и получил из Амоля в Мазендеране 20 тыс. снарядов и продолжал хвастаться в том же духе.
Тем временем мы получили сообщение, что вновь назначенный русский министр при дворе Тегерана уже выехал из Тавриза. Было решено послать ему навстречу от его величества михмандара (церемониймейстер и одновременно провожатый). Выбор пал на Мирзу Мусси, который отправился навстречу полковнику Дюгамелю с подарками и прекрасным жеребцом в богатой сбруе. Граф для встречи министра послал меня. 1 ноября я выехал из Тегерана, сопровождаемый двумя слугами с двумя нагруженными мулами, а также го-лямом, через Солеймание и Кешлак, где останавливались на ночевку, в Казвин. 3 ноября я приехал в Тише и встретил там министра, прибывшего туда со своей свитой накануне.
Александр Осипович Дюгамель, француз по происхождению, был старшим сыном сенатора того же имени. Он служил в Генеральном штабе, участвовал в войне с Турцией в 1828-1829 гг., попал в плен под Праводи, был выкуплен до заключения Адрианопольского мира и послан графом Дибичем{47} через Трапезунд и Байбурт, чтобы сообщить графу Паскевичу условия мира. В 1830-1831 гг. он участвовал в походе против Польши. В 1833 г. был послан с поручением в лагерь Ибрагим-паши{48} в Малую Азию, а потом назначен российским генеральным консулом в Александрии, где оставался до 1838 г. Здесь он получил сообщение о назначении полномочным министром в Тегеран и поехал через Константинополь и Севастополь в Петербург, чтобы получить инструкции. В Петербурге он женился на мадемуазель Козловской, дочери отставного, очень состоятельного гвардейского генерала, и Юлия Михайловна последовала за своим супругом в Персию. Я, со своей стороны, был рад получить в начальники человека, которого знал лично и которого высоко ценил за характео и образованность.
По приезде в Казвин я представился ему как был в дорожной одежде, познакомился с его молодой супругой, а также с новым врачом миссии, Каппером, наконец, с князем Алексеем Солтыковым, атташе миссии, который прибыл в Персию, чтобы познакомиться со страной и людьми. Солтыков был камер-юнкером и перебывал на службе почти во всех русских посольствах в Европе в качестве атташе, но, как он сказал мне позднее, никогда не брался за перо. Он был богатым, образованным и независимым человеком, занимался живописью, что делал мастерски. Поскольку князь рано познал все стороны
4 ноября я отправился с новой миссией в Тегеран. Михмандара, сопровождавшего полковника Дюгамеля из Тавриза, звали Алаир-хан. В его обязанности входило заботиться о подготовке ночлега, подвозе пищи и вообще обо всем, чтобы сделать путешествие по возможности приятным. Мадам Дюгамель, милая и очень образованная женщина, ехала в элегантной берлине{*40}, для разнообразия иногда садилась на коня, так что наше путешествие было очень приятным. 6 ноября мы прибыли в Солеймание, где остановились на ночь во дворце шаха. Отсюда я послал в Тегеран чапара (курьера), чтобы предупредить графа Симонича о нашем скором прибытии, дабы он мог все подготовить для встречи (эстекбаль) нового министра. 7 ноября мы добрались до лагеря Кент-Сохиган, красивой большой деревни, расположенной у подножия Эльбурса и удаленной от Тегерана приблизительно на 2 фарсанга, где и заночевали. Здесь новому министру и его супруге представились члены миссии Гутт и Ивановский, с которыми мы провели приятный вечер.
8 ноября, рано утром, я выехал с мадам Дюгамель в Тегеран. Одетая в персидский костюм, она сидела в носилках, которые везли два мула. Лицо ее было закрыто плотной вуалью. Я представил мадам графа, который вышел навстречу нам или, скорее, ей к воротам нашей миссии. Граф провел мадам внутрь помещения, а я поехал обратно в Кент, чтобы присутствовать при торжественном въезде полковника Дюгамеля в персидскую столицу. Для этой цели шах послал навстречу новому посланнику несколько вельмож с многочисленной свитой. Посланнику хотели показать этим, что, чем дальше от ворот столицы, тем больше внимания ему оказывается. Впереди шли скороходы и феррахи шаха, и я прошептал полковнику Дюгамелю, чтобы он ехал очень медленно, потому что на Востоке это свидетельствует об авторитете и важности. Так процессия приблизилась к Дервазе-йе Доулат (Ворота властителя столицы). По обеим сторонам дороги был выстроен гвардейский батальон сарбазов, между которыми мы медленно проехали. На нас обрушилась оглушительная музыка; она сопровождала посланника до ворот его резиденции.
11 ноября полковник Дюгамель нанес шаху свой первый визит, а граф Симонич - прощальный. Мохаммед-шах принял нас в тронном зале, демонстрируя неприступность и роскошь. Стены зала были покрыты зеркалами. Однако это была лишь тень той роскоши, которой был окружен во время таких приемов его предшественник - Фатх-Али-шах. Об этом мне подробно рассказывал граф Симонич, который еще застал последние дни блеска персидского двора. После аудиенции мы отправились к первому министру, который, казалось, очень сожалел, что граф Симонич покидает Персию, и наговорил ему тысячу любезностей, но при этом не мог удержаться, чтобы не поругать англичан и не похвалиться могуществом Персии. 13 ноября граф устроил новому министру и его свите, а также нам прощальный ужин и 15 ноября покинул Тегеран, чтобы отправиться в Петербург. Я сердечно попрощался с ним, и мне не довелось больше увидеть этого замечательного человека. Он был назначен комендантом Варшавской цитадели и умер от последствий падения из-за поломки оси экипажа, оставив большую семью.
Между тем в Тегеран прибыл наш консул Александр Ходзько из Решта в Гиляне, чтобы представиться новому полномочному министру. Он был моим старым знакомым, с 1836 г., со времени моего пребывания в Астрабадской бухте. Консул сопровождал подарки, которые были посланы из С.-Петербурга нашим правительством по воде через Астрахань в Решт, а оттуда по суше в Тегеран, обычай, который повторялся каждый раз при смене полномочных министров при персидском дворе. Эти подарки - хрустальные и фарфоровые сосуды с императорских фабрик, сукно, бархат, ткани, шитые золотом и серебром, и т. д.
– были нагружены на 50 мулов и доставлены сюда капитаном Леммом из топографического корпуса. Он, бывший мой учитель астрономии, научил меня определять точку солнцестояния, а также вычислять долготу по хронометру. Однако нас больше всего интересовал прибывший капитан Альбранд, который был направлен сюда начальником Кавказского армейского корпуса, чтобы принять здесь русский батальон и препроводить его в Тифлис.