Воспоминания
Шрифт:
Выше я уже указывал причину, которая побудила нас отправиться в лагерь под Гератом. Речь шла о выдаче батальона из русских и польских дезертиров, который находился в 1838 г. у Герата. Мохаммед-шах оттянул его выдачу до конца осады и возвращения армии в Тегеран. Наш новый министр имел поручение настоять на выдаче этих людей, и Альбранд, способный, умный, храбрый и энергичный офицер, выразил готовность препроводить упомянутый батальон из Персии в Тифлис и прибыл теперь с несколькими опытными линейными казаками унтер-офицерами, чтобы выполнить свое намерение. Естественно, в батальоне уже давно знали о выдаче, и, как мы узнали, солдаты хотели воспротивиться этому, особенно поляки. Персидское правительство не имело ни желания, ни власти применить силу. Первый министр и Мирза Массуд, министр иностранных дел, заявили нам напрямик, что их правительство оставляет за нами право разоружить батальон и вывести его за границу; сами они якобы не имеют достаточно сил, чтобы его вывести. Итак, русскому министру и капитану Альбранду предстояло самим выполнить это рискованное предприятие.
Упомянутым батальоном, численностью около 500
Капитан Альбранд начал с того, что послал своих казаков унтер-офицеров на квартиры русских и польских беглецов, чтобы узнать их мнение, pour sender le terrain{*41}, как говорится по-французски. Наши кавказские линейные казаки, украшенные георгиевскими крестами, не жалели денег и угощали своих соотечественников вином и водкой. Они убеждали их, что те ведут жалкую жизнь в Персии, где их презирают как неверующих и в случае болезни дают подыхать как собакам; гораздо утешительнее когда-нибудь умереть среди родных и быть похороненным в родной земле - надежда, которую лелеет каждый русский, потому что они, особенно простые люди, очень привязаны к своей родине, обычаям и привычкам. Многие беглецы были готовы вернуться на родину, но боялись, что по прибытии в Тифлис будут прогнаны сквозь строй и будут потом служить всю жизнь. Казаки успокаивали их и уверяли, что солдатам, которые добровольно последуют за капитаном Альбрандом, все простят и не подвергнут их телесному наказанию.
Поляки ничего не хотели слышать об этом, но немало русских беглецов пришло на следующий день в посольство. Здесь их хорошо приняли, дважды в день выдавали хорошую еду и порцию водки, и Альбранд, наделенный редким даром обращения с русскими солдатами, так расположил их к себе, что за первыми вскоре последовало столько, что в резиденции с трудом смогло разместиться такое количество людей. Альбранд часто приходил к ним, говорил с ними, как солдат с солдатом, пил с ними водку, и каждый вечер слышались русские песни под аккомпанемент тамбурина и колокольчиков. Так была усмирена русская часть батальона и возвращена к выполнению своего долга. С поляками у Альбранда дело обстояло хуже. Они не верили обещаниям, особенно те, кто на персидской службе получил звание офицера, и лишь заверение, что польские офицеры уволятся со службы, сохранив звание, и получат разрешение вернуться к себе на родину, если они добровольно со своими подчиненными последуют за капитаном через границу, сломило сопротивление, и они обещали сделать все возможное, чтобы их польские соотечественники прислушались к этому. Действительно, в русской миссии появилось и много поляков. Чтобы разместить всех перебежчиков, русский министр снял за городом большой караван-сарай, где расквартировали весь батальон. Здесь Альбранд устроил для солдат праздник, который превратился в грандиозную попойку, так как он нарочно пил с ними, чтобы еще больше склонить на свою сторону, и на самом деле все восхищались им и слепо ему повиновались.
Так как весь батальон перешел теперь на нашу сторону, началась подготовка к его отправке. Однако возникло препятствие, которое задерживало выступление: солдаты в течение 15 месяцев не получали жалованья, и персидское правительство заявило, что в настоящий момент не в состоянии заплатить батальону долг в размере 4 тыс. голландских дукатов.
Чтобы устранить это препятствие, полковник Дюгамель распорядился выплатить указанную сумму из казны императорской миссии. Теперь солдаты хотели получить деньги наличными, но Альбранд просил их положиться на него в этом деле. Он разделил батальон на роты и взводы, во главе которых остались те же офицеры, фельдфебели и унтер-офицеры, что и раньше, на персидской службе. Начальствовать батальоном он также доверил прежнему командиру, полковнику, в прошлом русскому унтер-офицеру, женатому на дочери Самсон-хана. Каждая рота должна была выбрать каптенармуса, которому бы она полностью доверяла. Альбранд приказал сделать ящик для батальонной кассы и четыре поменьше для ротных касс. Потом был объявлен полный сбор. Каждому солдату отсчитали по два дуката, а остаток поместили в ротную кассу, которая опечатывалась ротным каптенармусом и сдавалась в батальонную кассу с приложением печати командира роты и командира батальона. Сданные на хранение в батальонную кассу деньги должны были быть по прибытии батальона в Тифлис выплачены владельцам, что позднее и произошло. Солдаты поняли всю целесообразность заведенного порядка и успокоились. Полученные 2 дуката были тут же растранжирены и пропиты. Капитан Альбранд заключил контракты с несколькими армянами, которые должны были следовать за батальоном как маркитанты и снабжать его ежедневно бараниной, хлебом, рисом и водкой. Далее он нанял необходимое количество мулов,
22 декабря батальон выступил из караван-сарая. Было 8-10° мороза. Впереди шел Альбранд, певцы и музыканты следовали за ним, затем весь батальон с громким пением в полном вооружении; потом двигался обоз, т. е. мулы с женщинами, детьми и багажом; шествие колонны замыкал арьергард. Первую часть пути Альбранд шел пешком, чтобы показать солдатам хороший пример, и он благополучно провел всю колонну через Араке в Тифлис, несмотря на суровую зиму в Азербайджане в 1838/39 г. и сильные снежные бури, особенно в горах Кафлан-Кух; потерялись только два человека, которые, вероятно, погибли во время одного из таких снегопадов. По прибытии в Тифлис капитан получил в награду звание подполковника, пропустив чин майора. Польские офицеры уволились со службы и уехали на родину. Сам батальон с женщинами и детьми был поселен в станицах вдоль Кубани, офицеры и солдаты получили жилье и землю и были довольны своей судьбой. С тех пор никто больше не помышлял бежать в Персию. Так закончился у нас в Тегеране 1838 год.
Поскольку батальон, состоящий из русских и польских беглецов, провел в Персии около 30 лет, он участвовал за это время во многих походах, которые Персия предпринимала против курдов и туркмен. Мне рассказали много историй о мужестве батальона и о страхе, который он вселял упомянутым народностям и самим персам.
Здесь мне хотелось бы привести две такие истории. Шах Аббас Великий поселил в Северном Хорасане, а именно вдоль границы от Астрабада на восток до Кучана (Кабучана), 15 тыс. курдских семей. Он выбрал эти горные районы потому, что они изобиловали роскошными пастбищами и напоминали новым поселенцам их родину. Шах Аббас подарил им эти земли с условием, что они будут защищать северные границы Хорасана от нападений туркмен и узбеков. Но курды имеют сейчас ту же репутацию, какую имели еще во времена Ксенофонта их предки, кардухены{51}, т. е. это дикий, беспокойный народ. Вместо того чтобы защищать Хорасан, курды скоро нашли общий язык с туркменами. Они грабили несчастных жителей района и даже продавали их в Хиву и Бухару. Усилия Фатх-Али-шаха покорить и успокоить их были напрасными, и он предпринял против них несколько походов. При тщетной осаде Кучана случилось так, что у стен крепости остались лежать несколько убитых русских солдат. Курды с удивлением окружили трупы, но не рискнули к ним прикасаться. Прежде они хорошо обмыли водой их руки, потому что среди этого дикого народа бытует легенда, будто у русского солдата в каждом пальце сидит патрон, который может выстрелить. Эта легенда возникла, вероятно, потому, что русский солдат стреляет намного быстрее, чем курды из своих фитильных ружей.
В 1835 г., если я не ошибаюсь, одно из многочисленных племен курдов из Курдистана (в Восточной Персии) совершило набег с гор в пограничные персидские районы, опустошив и разграбив их. Чтобы проучить разбойников, туда были посланы войска под командованием персидского начальника. В этих войсках находилось также 250 человек из русского батальона во главе со своим командиром. Персы проникли в горы Курдистана, но не обнаружили врага. Однажды они заметили многочисленные стада овец, пасущиеся на склонах гор. Персидский предводитель приказал овладеть этими высотами и захватить овец. Русский отряд был оставлен как резерв в долине. В упомянутых персидских войсках находился также итальянский врач, состоявший на службе у шаха. Продвинулись дальше и неожиданно натолкнулись на множество курдов, которые скрывались за соседними скалами и стремительно выскочили на них со страшными криками. Панический страх охватил сарбазов; они кинулись вниз по склонам и увлекли за собой даже своего командира. В это время русский резерв образовал каре, в котором нашел свое спасение и врач. Курды рискнули атаковать эту горстку солдат, но ружейный залп вскоре дал им понять, что здесь они имеют дело не с сарбазами. Они довольно долго кружили вокруг небольшого каре, которое медленно отступало, однако не рискнули на дальнейшую атаку и вернулись в горы с вновь отвоеванными стадами.
К вечеру русский отряд добрался до персидского лагеря, и итальянский врач поспешил разыскать своего начальника. Он обнаружил его в палатке лежащим на ковре без сил, но курящим кальян. Взглянув на врача, он глубоко вздохнул и оказал: "О хаким (доктор)! Сегодня я был мертв, но благодаря Аллаху теперь снова ожил. Теперь я понимаю, почему эти неверующие русские непобедимы. Им не хватает качества, которым мы, персы, обладаем в высшей степени: они не могут бежать, а стоят как стена, если их атакует враг".
Глава IV.
1839 год
В течение этого года произошло мало интересных событий. Я ограничусь описанием лишь того, что вносило в нашу монотонную жизнь некоторое оживление. Как я уже говорил, русская миссия в Тегеране состояла лишь из нескольких человек, поэтому мы жили как бы одной семьей. Во время завтрака и ужина мы собирались вместе, ежедневно совершали прогулки по окрестностям. Прибытие почты бывало, естественно, всегда для нас праздником, потому что каждый получал письма от близких и друзей с далекой родины; мы узнавали из газет о политических новостях.