Воспоминания
Шрифт:
[Октябрь 1844 г.]
Милостивый Государь Петр Андреевич.
В последнем письме моем объявил я вам, что пишу в последний раз, до лучшей перемены в моих обстоятельствах. Я мыслил так, не имея писать ничего более, истощив все средства убеждения и представив вам весь ужас моего положения. — Теперь критический срок для меня уже прошел, и я остался один без надежды, без помощи, преданный всем бедствиям, всем горестям моего ужасного положения — наготе, нищете, сраму, стыду и намерениям, на которые бы не решился я в другое время. Что мне остается более делать, чем начать, куда оборотиться — судите сами.
Нужно вам знать, что я, в ту минуту как вы будете читать письмо мое, уже получил отставку (справьтесь в газетах). У меня нет ни платья, ни денег, нет ничего заплатить кредиторам и не будет квартиры, потому что вряд ли хозяин дома еще будет держать меня на старой. — Начал я вам писать
Из ваших писем, Петр Андреевич, я вижу, что раздел, как вы говорите, невозможен: во-1-х, потому что на имении есть долги казенные и частные, а во-2-х, так как я забрал в продолжение трех лет денег более, чем на долю мою следовало бы, то со временем при отчете я должен буду в мой ущерб наверстать лишнюю сумму в пользу других.
Все это так, но я и брат Михайло предполагаем семейный раздел, который будет существовать ненарушимо до окончательного. Но если с чьей-нибудь стороны будет хотя малейшая запинка и остановка в этом деле, то уж, конечно, оно состояться не может. Дело основано на полнейшей обоюдной доверенности друг к другу, а если встретится на этот счет недоразумение, то договоров быть не может никаких. Я предполагаю, что вы, в качестве опекуна, можете сомневаться в верности и справедливости с моей стороны и наконец какой-нибудь случай — вот почему я предлагаю следующее. Но прежде чем приступить к делу: вам известно, какую я предлагаю цену — 1000 руб. сереб. из коих 500 руб. сереб. разом, а остальную сумму рассчитать на самый отдаленный срок. Эта цена по своей умеренности не боится никаких требований кредиторов, казенных и частных, и никаких затруднений при разделе. Почему я назначаю такую умеренную цену, почему я хочу, по выражению некоторых, спустить с рук отцовское добро (миниатюрное) — эти вопросы, по вашему собственному теперешнему мнению, Петр Андреевич, лишние. Дело в том, что я вижу в этом свое избавление от неприятностей и возможность устроиться по-лучшему, а это для меня чего-нибудь да стоит. Наконец 1000 руб. сереб. с предполагаемым их разделом в платеже — сумма такая, что может родить предположение об юношеской неосновательности и нерасчетливости. Но, во-1-х, я имею дело не с барышниками, а во-вторых, далеко не думал быть чьим-нибудь благодетелем, я просто в моих обстоятельствах нахожу неумеренным требовать более, а для уничтожения подозрений я решаюсь на следующее:
Дать заемное письмо на имя одного из членов нашего семейства, если нельзя на имя всех, или даже на ваше имя, Петр Андреевич. Это заемное письмо будет в такой сумме, что будет обеспечивать совершенно и сумму, теперь мне разом выплаченную, и дальнейшие мои требования доходов до окончательного раздела. Заемное письмо будет, например, дано по 1-е января 1845 года. Я не выплачу, разумеется. Тогда вы будете иметь полное право поступить по законам, и мои доходы уже формально будут обращены в пользу семейства, до самого окончательного раздела. При разделе я дам обязательство, что получил деньги сполна, заемное письмо будет разорвано, и все пойдет как следует. Если же в последнем случае будет затруднение, то можно дать вексель в такой сумме, что все притязания мои при настоящем разделе уничтожаются. Мне кажется, это весьма просто и возможно, Петр Андреевич. Я не могу выразить, какое благодетельное дело будет это для всей судьбы моей. Я обеспечу себя совершенно теперь, вырвусь из гадкого положения, в котором бьюсь с лишком два года, и буду в возможности продолжать службу. Впрочем, напрасно я это пишу вам. Я понимаю, что исчисление надежд моих здесь не у места. Я бы мог изобразить вам тоже картину моего бедственного положения. Но будет понятно и того, что я написал вам, хотя это сотая доля.
Так как я без средств, с долгами, без платья и вдобавок больной, что, впрочем, все равно, то я естественно прихожу к заключению как-нибудь, так или этак, поправить свои обстоятельства. Вы человек деловой, Петр Андреевич, вы и с нами действуете как человек деловой, не иначе, и так как вы человек деловой, то у вас времени не будет обратить внимание на мои дела, хотя они и миниатюрны, или может быть именно оттого, что миниатюрны. Но если эти миниатюрные дела составляют все спасение, все благосостояние, всю надежду человека, то нужно извинить его настойчивость и назойливость. Вот почему я нижайше прошу вас помочь мне в том смысле, как я вам писал. Мое положение теперь решено, определено — т. е. все, что есть ужасного, все на мою голову, так что я теперь решил — будь что будет! Так как по вашему счету я вижу, что денег нет, то займите. Потому что дело полезное для всего семейства, а вы обеспечены достаточно. Наконец, Петр Андреевич, если вы еще оставите меня хоть сколько-нибудь времени без ответа и без помощи, то я погиб. И потому принужден просить
Честь имею пребыть ваш Фед. Достоевский.
На полях первой страницы:
Я полагаю, что насчет присылки свидетельства не встречу с вашей стороны никаких затруднений. Мне это кажется ясно.
[1844]
К брату Андрею Михайловичу.
Напрасно ты тогда ушел, брат! Я тогда сам сидел совершенно без копейки и потому был не в духе. До сих пор не мог перебиться. Теперь посылаю к тебе хоть такую малость, что стыдно самому, но, ей-богу, больше никак не могу. Приходи, если можно.
Ф. Достоевский.
На обороте:
В Строительном училище Воспитаннику А. М. Достоевскому.
На Обуховском проспекте.
[24 мая 1846 г.]
Брат. Я сейчас еду в Ревель{139}. Виноват, что к тебе не зашел. У меня в последнее время были все разные квартиры, и вообще преобладал около меня беспорядок за неизвестностью, останусь ли я в Петербурге или нет. Ты верно меня искал, но не нашел. Здоровье мое не дурно, хотя еще я вовсе не вылечился. Еду лечиться, буду кланяться от тебя брату. А теперь прощай. Ворочусь в октябре и, как устроюсь, приду к тебе сам. Прощай
Твой Ф. Достоевский.
На обороте:
Его Благородию
Андрею Михайловичу Достоевскому.
В Строительное училище, воспитаннику.
На Обуховском проспекте.
[18 октября 1846 г.]
Любезный брат Андрей.
Я уже давно приехал из Ревеля{140}, и каждую субботу задерживали меня иные обстоятельства тебя уведомить. Извини. Приходи завтра повидаться со мной около 10 часов утра. Живу я напротив Казанского собора, на углу Соборной площади и Большой Мещанской, в доме Кохендорфа, в номере 25-м, в квартире M-me Capdeville.
А теперь до свидания
Твой брат Ф. Достоевский.
На обороте:
Его Благородию Андрею Михайловичу Достоевскому.
На Обуховском проспекте, за Обуховским мостом. В Строительном училище, воспитаннику.
[20 февраля 1849 г.]
Любезнейший Андрей Михайлович.
Твоя записка{141} застала меня при 2-х коп. серебром и в том же положении, как ты. А между тем мне бы ужасно хотелось помочь тебе, тем более что замучили угрызения совести насчет моего долга. Ну, как быть? Постараюсь заехать к тебе в начале недели. Что достану, тем и поделюсь. А теперь, милый мой, до свидания. Да не пей кофею, а также не ешь мяса или вообще чего-нибудь возбудительного и вырабатывающего сильно кровь. Пожалуйста!
Твой весь Ф. Достоевский.
20-го июня 49 года.
Любезный брат Андрей Михайлович.
Мне позволили{142}, по просьбе моей, написать к тебе несколько строк, и я спешу тебя уведомить, что, я слава Богу, здоров и хотя тоскую, но далек от уныния. Во всяком состоянии есть свои утешения. И потому обо мне не беспокойся. Уведомь меня ради Бога о семействе брата — что Эмилия Федоровна и дети. Расцелуй их за меня.