Воспоминания
Шрифт:
В «Китмире» теперь было свыше пятидесяти работниц и целый штат модельеров и техников. Рядом с воротами во внутренний двор висела черная табличка с надписью золотыми буквами «Китмир» и другая такая же красовалась перед дверью в дом. В доставшейся одной мне большой комнате были стол красного дерева, камин, зеркала и столики с образцами узоров и книгами на них. В комнате были два удобных кресла и даже голубой ковер, не очень новые, поскольку перешли ко мне от прежних съемщиков, но после голых стен нашего старого пристанища здесь все казалось мне немыслимой роскошью. Совершенно великолепным было помещение, где мы держали все свои вышивки и показывали их посетителям: это была галерея, пристроенная к стене дома, с застекленной крышей, отчего вышивки
Мне еще на старом месте, на улице Франциска I, из парижских модельных домов поступали предложения что нибудь сделать для них, но в первые сезоны, побаиваясь Шанель, я отказывала. Теперь было совсем иное положение, и окружающие внушали мне, что мы достигли такого уровня, когда можно держать себя более независимо. Будет правильнее расширить сферу деятельности, потому что недальновидно зависеть от одной Шанель: лишись она успеха или я ее расположения, и мое уже немалое предприятие ожидает крах. Будущее показало, что эти соображения оказались неверны, и мы сделали тактическую ошибку.
Когда я впервые посвятила Шанель в мои планы, она в целом согласилась со мной, но при этом передала мне список портних, которых не хотела видеть среди моих клиентов, и конечно это были самые хорошие портнихи. Я пошла ей навстречу, но скоро поняла, что мне придется работать либо только на нее, либо на рынок вообще — средний путь исключался. При случае я на свою голову объяснилась с Шанель, и разом кончились наши задушевные отношения. Она сочла меня неблагодарной и не приняла моих самостоятельных планов. Отныне я не допускалась в ее студию, поскольку она боялась, и не скрывала этого, что я могу вникнуть в ее секреты и даже невольно выдать их ее конкурентам. Мы все реже виделись, отношения расстроились, и я бы уже не порадовала ее прежней верностью. Со своей стороны, Шанель стала работать с другими вышивальщицами, и мне все меньше перепадало заказов. И наконец, когда мы связались с другими домами, а запросы у всех разные, мы утратили особинку, своеобразие.
Новый распорядок меня отнюдь не обогатил, прибавилось работы и хлопот, заказы шли самые разные. Ассортимент расширился, а денег не прибавилось, поскольку с организацией дела я в одиночку уже не справлялась. Останься я в прежних деловых отношениях с Шанель, жилось бы мне легче. А так и опыта не хватало, и шишек я набила еще мало, откуда быть успеху?
Каждый сезон мы должны были готовить не менее двухсот образцов определенной ширины и двух метров в длину. С готовой вышивкой на них они будут определять законченный рисунок платья, для чего требовался определенный портновский навык. Я делилась своими соображениями с модельерами, часто сама делала предварительные наброски, а рисовальщики прорабатывали детали. Материал и характер вышивки обычно отвечали общему замыслу.
Образцы нужно было представлять за месяц до того, как портнихи начнут готовить новую коллекцию сезона. Их паковали в коробки и везли в портняжные мастерские, где с ними разбирались хозяева, модельеры и портнихи. Из заказчиков я принимала у себя в мастерской только посредников и покупателей из за рубежа. У меня были продавцы, специально следившие за размещением заказов, возившие показывать мои вышивки, заключавшие от мастерской контракты с клиентами. Впрочем, в серьезные дома я сама наведывалась.
О встрече с дамским портным следовало договариваться заблаговременно, потому что в нужную минуту его будет так же трудно заполучить, как какого нибудь государственного деятеля, даже если он сам просил показать работу. Окружающие его люди резко возражали против того, чтобы заводить дела с новой фирмой, особенно такой, как моя, и их возражения диктовались исключительно личным интересом. Даже самые видные заказчики привыкли проводить свои малые сделки с оптовыми производителями, и там удача
В назначенный день и час я входила в модельный дом, предваряемая моими продавцами с коробками, и направлялась в какой нибудь уголок ожидать, когда меня позовут. Передаваемая из уст в уста весть о моем приходе доходила наконец до главы дома либо модельера, с которым была договоренность о встрече. Неизменным было одно: против назначенного часа мне приходилось ждать — пятнадцать минут, полчаса, иногда дольше. Ожидая, я наблюдала происходящее. Обычно меня отводили в салон, было утро, межсезонье, и продавщицы праздно сидели сумрачными группами. Но вот входил заказчик. В одно мгновение они менялись, словно сдернув маски: холодно–вежливые лица, ровные, рассчитанные движения. Случалось мне ожидать и в уборной натурщиц, там была совсем другая картина. Пустая неприбранная комната, на столиках — коробочки с пудрой и помадой, баночки с кремом, грязные пуховки, засаленные полотенца. Искусные прически девиц и густой грим гляделись странно с заношенным бельем. Чаще всего они были отощалые, с землистой кожей, локти острые, позвонки можно все пересчитать. Совершенно не смущаясь присутствием моих продавцов, они расхаживали в белье или нечистых комбинациях, по существу полуголые, и, не обращая на нас ни малейшего внимания, обменивались колкими замечаниями. Когда их вызывали в демонстрационный зал, они нехотя одевались и через силу шли. Вернувшись, они сдирали с себя образцы и швыряли их в общую кучу на полу.
Наконец за мной приходили, вели коридорами, черными лестницами, через мастерские. Перед входом в святилище меня еще немного выдерживали. Провожатый мягко стучал в дверь и, приоткрыв, шепотом называл меня. Получив разрешение, меня впускали с предупредительным вниманием, словно к одру умирающего. Поздоровавшись и уделив некоторое время светской беседе, принципал посылал помощника за коробками. Буквально на цыпочках входили мои продавщицы. В полном молчании они ловко распаковывали коробки и по одному помахивали образцами перед начальственным взором, ожидая приговора. Ожидала его и я, примостившись рядом с вершителем моей судьбы. В этих обстоятельствах совсем в ином свете виделись мне плоды моих трудов. Чего ради, думала я, они должны кому нибудь нравиться. Я выносила эту пытку, сидя на раскаленных угольях.
Принятые образцы записывались в книгу и откладывались в сторонку, остальные сваливали на пол, продавщицы складывали их в коробки и уносили домой.
Порою, помимо владельцев дома, составлялся совет из модельеров и исполнителей; на столах раскладывались образцы, и собрание судило и рядило, не считаясь с моим присутствием, а я терпела это как могла. Попадались и обходительные клиенты, и я ценила их такт, но именно первые, злые, заставили меня поверить в то, что я соответствую своему месту, что в этом чужом мире я что то значу, что я на пустом месте что то создала.
После показа и выбора образцов для меня наступал новый этап работы. Портнихи подлаживались к моему замыслу, а то вдруг придумывали что то свое, и надо было в кратчайшие сроки перестраиваться. Менялись вышивки, требовались другие цвета и материалы. Готовились новые образцы. Мои люди бегали по заказчикам, возвращались с новыми пожеланиями и предложениями. Иногда важный заказчик звал меня к себе посоветоваться о новой вещи, внести поправки. Снова я сидела в уголке и ждала. У себя в мастерской я работала с утра и до позднего вечера. Наконец наступал день, когда модельеры уясняли себе, чего им хочется. Плоды их трудов доставлялись в мастерские и предъявлялись публике. На этом моя работа кончалась. После демонстрации заказы рассылались подрядчикам в провинцию, и сотни работниц садились за мои вышивки. У меня наступали каникулы.