Воспоминания
Шрифт:
За время поездки в Санкт–Петербург и Москву я узнала многое из того, что не доходило до Пскова, где мы читали лишь те газеты, в которых публиковались официальные сведения. Война явно обещала затянуться надолго. Ни о какой легкой победе не могло быть и речи; предстояла жестокая битва. Крупные города захлестнула волна национализма, среди прочих слышались обвинения в прогерманских настроениях в адрес императрицы Александры и моей тети великой княгини Елизаветы. Распространялись нелепые по своей глупости слухи.
Кроме того, я узнала, что в оккупированной Галиции, несмотря на заверения в обратном, вводится русское правление. Польша, вдохновленная манифестом верховного главнокомандующего великого князя Николая Николаевича,
И здесь, дома, энтузиазм, который охватил нас всех в начале войны, несмотря на определенные потери, потихоньку сходил на нет.
Друзья
Вернувшись в мой псковский госпиталь прямо перед Рождеством, я обнаружила среди новых пациентов архимандрита Михаила. Он был парализован, а теперь серьезно заболел в своем монастыре неподалеку от Пскова, и его приняли в моем госпитале по просьбе тети Эллы. Он и его бывший наставник отец Гавриил были ее старинными друзьями. Оба отошли отдел и жили в своем захудалом монастыре. Отец Гавриил был духовником моей тети.
Отца Михаила еще в молодости назначили деканом семинарии в крупном провинциальном городе. Во время беспорядков 1905 года один из учеников выстрелил ему в спину, повредив позвоночник, и с тех пор вся нижняя часть его тела до пояса была парализована. Он проводил все свое время в постели или, когда чувствовал себя лучше, в инвалидном кресле.
Когда мы с ним познакомились, ему еще не было сорока и он уже девять лет был инвалидом. Стрелявший обокрал этого образованного, умного человека, лишив его блестящей карьеры; но он переносил свое увечье с огромным терпением и с поразительным оптимизмом смотрел на жизнь. Этот уравновешенный, мягкий и жизнерадостный человек находил утешение в духовных интересах, однако никогда не навязывал свою точку зрения другим. Он был одним из немногих моих знакомых, в ком истинное величие духа не действовало угнетающе на окружающих.
У него было рожистое воспаление, и по правилам мы не могли его принять; но тетя употребила все свое влияние. Я изолировала его от остальных пациентов и поместила в просторной палате, примыкавшей к моей комнате.
Несколько дней он находился при смерти, потом медленно пошел на поправку. Я часто заходила к нему ради тети, но когда он начал выздоравливать, мы оба чувствовали себя неловко, и я ограничила свои посещения. С ранней юности, с той поры, когда дядя Сергей пригласил рыжеволосого священника обучать нас основам религии, у меня сохраняется инстинктивная неприязнь к духовенству. В моем представлении они были не люди, а какие то бесформенные создания, которые все время твердят одно и то же, и мысли у них всегда одинаковые. С ними нужно говорить на другом языке и по–другому вести себя, изображая почти нечеловеческую добродетельность. Священнослужитель, внушали мне, должен безоговорочно поддерживать власть, потому что она дана Богом. Это казалось мне фальшивым, а фальшь я презирала.
Но простота отца Михаила меня обезоружила. Вопреки моим ожиданиям он никогда не произносил высокопарных фраз, и вскоре я видела в нем уже не священника, а человека, причем весьма необычного. Он испытывал смущение оттого, что женщина проникла в его монашеский образ мысли, но постепенно неловкость пропала, и он стал проявлять интерес к нашим беседам.
Так началась дружба. Мои короткие посещения становились все продолжительнее. Мы говорили обо всем — от газетных статей до мелочей повседневной жизни. Наше общение заполнило вакуум в моей жизни. Прежде я, проработав целый день среди людей, вечера проводила в одиночестве за чтением книг, но теперь после ужина отправлялась в палату к отцу Михаилу.
К нам часто присоединялся лечащий врач отца Михаила доктор В.
Тишин, будучи в то время сравнительно молодым, резко выделялся своим могучим интеллектом среди коллег по госпиталю. Он любил свою профессию и работал с энтузиазмом, постоянно пополняя свои знания. Еще до войны он освоил рентгенологию и обустроил в нашем госпитале великолепный рентгеновский кабинет, которым пользовались все псковские больницы.
Я сблизилась с доктором Тишиным благодаря своему стремлению проникнуть в суть вещей, и он всегда давал мне четкие и подробные объяснения. Я работала под его руководством не только в лаборатории, но и в рентгеновском кабинете, что необычайно расширило круг моих интересов и знаний.
На первый взгляд трудно представить более разных людей, чем отец Михаил, доктор Тишин и я. Один — монах, сын провинциального священника, человек высоких нравственных принципов и культуры, прошедший через тяжелые испытания и оторванный от жизни. Другой — умница, выросший в нищете, добившийся успеха в жизни только благодаря своим способностям и силе духа, честный, искренний человек, но неверующий, безразличный к идеям, которые отличаются от его собственных. А тут еще я, воспитанная самым традиционным образом, впитавшая в себя все предрассудки своей среды, которые до сих пор влияют на мое мировоззрение, неопытная и наивная, с незрелыми суждениями, однако стремящаяся найти путь в другие миры. Несмотря на все эти различия, между нами зародилась дружба, которая продолжалась два с половиной года, пока мы были вместе. Эта дружба оставила глубокий след в моей душе и повлияла на мою будущую жизнь. Когда нам пришлось разойтись в разные стороны, по всей вероятности навсегда, мне казалось, что я расстаюсь с очень дорогими и близкими людьми. Они дали мне то, что никто до них не давал — возможность развиваться, — и подготовили, каждый по–своему, к последующему ходу событий. Если бы не они, не знаю, как бы я сейчас жила.
Отец Михаил придавал внутренний смысл и красоту духовным верованиям и учениям, которые прежде были для меня пустым звуком. С детства вера окружающих меня людей казалась мне проявлением либо сентиментальности, либо любви к внешним обрядам, либо дисциплинарными мерами в частной и общественной жизни. Неискренность такой веры раздражала меня. Но в разговорах с отцом Михаилом я поняла, что православие — часть русской души, что оно тесно связано с психологией людей, что оно отличается широтой взглядов и наполнено простой и мудрой поэзией. Под его руководством я начала заново изучать православие и постигла его истинный смысл. Мы вместе читали работы основателей церкви, изучали правила церковных богослужений и Библию. Он оживил во мне веру. Отец Михаил сопровождал наши чтения объяснениями и историями из своей жизни; он описывал мне жизнь в монастырях и рассказывал о трогательных и любопытных традициях русского духовенства.
Тишин, с другой стороны, олицетворял собой мировоззрение, противоположное тому, в котором я воспитывалась. Я лишь подозревала о существовании других взглядов на жизнь, но не знала, в чем они заключались. Тишин не был ни революционером, ни «ниспровергателем устоев», как в России называли радикалов, однако настроен был радикально, хотя не состоял ни в одной партии. В молодости он никогда не участвовал в студенческих восстаниях, столь часто вспыхивавших в те дни. Благодаря воспитанию в семье староверов он сохранил определенное уважение как к религиозным, так и социальным принципам, в которые сам не верил.