Воспоминания
Шрифт:
Поначалу все складывалось благоприятно, но мало–помалу и на ту отдаленную заставу проникла большевистская пропаганда и с ней разлад, падение дисциплины, мятежные настроения, мучительства и убийства офицеров. Дмитрий вынужден был покинуть армию, и скоро стало ясно, что в России ему нельзя оставаться. Он перешел границу и ушел в Тегеран, столицу Персии. Это было в том же 1917 году. В Тегеране ему пришлось нелегко. Некоторые русские, назначенные на свои должности прежним режимом и сохранившие свое положение, отвернулись от Дмитрия, заискивая перед новой властью. Он был почти без денег, на распутье, без друзей.
Первым, кто поправил его дела, был британский посланник сэр Чарльз Марлинг.
Королеву Марию я снова увидела только по ее выздоровлении. Нас пригласили на званый чай и музыкальный концерт, кроме нас были в основном люди из иностранных миссий. Как раз в тот день из Лондона пришли сведения о Дмитрии, и во время приема я совершенно случайно узнала об этом.
Еще только прибыв, я перехватила из глубины филенчатой гостиной взгляд королевы Марии. Одетая в свободное оранжевое платье, она поправляла в комнате цветы, в ее прелестных белокурых волосах переливались огни больших декоративных абажуров. Не считая того дня, что я навестила ее во время болезни, я не видела ее десять лет, и меня поразили ее моложавость и живость движений. Она тепло и запросто поздоровалась, и с самого начала я почувствовала себя легко с нею. Вообще же с нею всем было легко, это ей бывало не по себе, если вокруг нее не воцарялась атмосфера расположенности: она облекалась в нее, как в роскошную соболью мантию. Даже в малейшей степени не сознавая этого, она всячески старалась создать атмосферу отзывчивости, больше всего нуждаясь в ободрении и одобрении, она жить без этого не могла.
Это справедливо в отношении почти всех, кто одарен незаурядным обаянием, в этом источник некой жизнетворной силы, без различия изливаемой на всех остальных, и если его пресечь, то ослабнет проявление всех иных способностей, даже наиважнейших.
Гости расселись, как хотели, подали чай. Мне досталось сидеть рядом с генералом Гринли, руководителем британской военной миссии. Мы встречались прежде, и сейчас генерал почему то очень обрадовался мне.
— Прекрасные известия из Лондона, мадам, вы должны быть счастливы, — сказала он, едва представился случай.
— Какие известия? — с забившимся сердцем спросила я.
— Вы не знаете? — удивился он. — Похоже, я допустил промашку, но раз уж начал, надо договаривать, только обещайте не выдавать меня.
— Да, — выдохнула я.
— В представительстве телеграмма для вас из Министерства иностранных дел. Ваш брат, великий князь Дмитрий, приехал в Лондон.
Я была готова броситься на шею почтенному генералу и расцеловать его. За многие месяцы первая радость — и надолго последняя, как выяснится потом.
Когда я вечером вернулась в отель, меня ждали телеграмма и записка от министра. Дмитрий и его гостеприимные хозяева, Марлинги, были в Лондоне. Столько времени разделявшее нас расстояние порядочно сократилось, можно было планировать встречу. Узнав мои новости, королевская
Королева окончательно выздоровела и можно было заговорить с ней о моем отце и его трех двоюродных братьях–сокамерниках. Для начала было легче помочь им, ведь они были в Петрограде, нежели членам семьи, сосланным в Сибирь. Кроме того, судьба отца, естественно, занимала меня больше. Я еще не знала, что для тех, в Сибири, всякая помощь опоздала. Королева глубоко прониклась положением моих родных, отлично сознавая, чем это может кончиться, и обещала сделать все, что было в ее силах. Увы, их судьба тревожила только короля и королеву, и никого больше. Это совершенное безразличие, полная безучастность потрясли меня. Я поняла тогда, что мы никому не нужны, никому больше не опасны и наша судьба — целиком наша забота. Такое бессердечие представилось мне чудовищным, этого не вмещало мое сознание. С Россией, великой и могущественной державой, можно было уже не считаться, она вышла из игры, ее не принимали в расчет, общие усилия и жертвы были забыты.
И тогда королева Мария поставила себе задачу, которую могла решить самостоятельно. Она посвятила себя помощи Романовым, которые оказались на берегах Черного моря, и их можно было на кораблях вывезти в Румынию. В Крыму, теснясь в одном доме, оставались вдовствующая императрица Мария Федоровна, мать Николая II; ее дочери Ксения и Ольга с семьями; великий князь Николай Николаевич, главнокомандующий русской армии в 1914— 1915 годах, и его брат Петр, оба также с семьями. До того, как немцы заняли юг России, они пережили страшные злоключения и уцелели исключительно благодаря случаю, даже чуду, как говорят иные.
Рассказывали, что предводитель самозваных тюремщиков, большевистских матросов, не вызывая ни у кого подозрений, на протяжении многих месяцев вел хитроумную двойную игру. Дабы сохранить доверие своей команды, он третировал узников с немыслимой жестокостью, а на самом деле уберегал их от участи еще более страшной. Когда в начале лета 1918 года, после подписания в Брест–Литовске мирного договора, в Крым пришли немцы, он открылся своим высокородным арестантам и до последней мелочи вернул им конфискованные прежде ценности.
Революционный матрос–охранник в душе был перестраховщиком, он решил передать своих поднадзорных только каким нибудь высшим инстанциям. Он боялся, что, допустив расправу захолустным Севастопольским советом, он будет обвинен центральной властью в узурпации ее права на возмездие и поплатится за свою оплошность. Если он и был спасителем, то лишь поневоле. Есть свидетельства, что он потерял голову от страха, когда пришли немцы.
Немцы предложили свою защиту и выразили желание помочь вдовствующей императрице перебраться в Данию, на родину, но их содействие было с негодованием отвергнуто, поскольку к тому времени война еще не кончилась. По собственному почину офицеры царской армии сами наладили охрану старой императрицы и великого князя Николая Николаевича, своего любимого военачальника, и промежуток времени между уходом немцев и приходом союзников был благополучно пережит. В этот же промежуток в Крыму подняли голову негодяи, жаждавшие новых грабежей и крови, и королева Мария приняла меры к тому, чтобы вывезти членов семьи Романовых в Румынию.