Воспоминания
Шрифт:
А время идет, и эта жизнь действует на меня угнетающе. Я должен во что бы то ни стало уехать.
– Пора. Поднимем якорь. Эта страна нам надоела…
Мы отправляемся с братом Михаилом Михайловичем в Париж на Международную выставку.
Париж… Толпы иностранцев и провинциалов, глазеющих на только что выстроенную Эйфелеву башню и на прочие выставочные диковинки.
Двадцать тысяч мэров Франции подают бесплатный обед на Марсовом поле, боясь оставить недопитой бутылку вина или неиспробованным какое-нибудь пирожное. Вся эта сутолока мне быстро надоедает.
Мы едем в Биарриц,
Вечера, полные ленивой неги… Легкий флирт с двумя красивыми русскими барышнями, с которыми мы никогда бы не могли встретиться в Петербурге, ибо они – «не нашего круга». Я вспоминаю Мунчи и индейских набобов. Мне опять скучно. – Посмотрите на нашего Будду, – подтрунивает брат Михаил, – ему в цивилизованном обществе не по себе.
Новое прозвище льстит моему самолюбию, хотя и не делает большой чести божественному учителю.
Снова Петербург. «Блестящий зимний сезон». Большой бал в Зимнем дворце и целая серия балов в великосветских домах. Я считаю дни, которые отделяют меня от весны, когда мистер Б. обещал прислать мою яхту в Россию. На балах я танцую только с Ксенией.
Слава богу, «Тамара» наконец прибыла. Ее гордые очертания вырисовываются у пристани за Николаевским мостом. Я устраиваю на борту завтрак для моих родных.
– Сандро, – говорит мой отец, – ты с ума сошел! Ты собираешься отправиться в кругосветное путешествие на этой скорлупке!
Отец мой никогда не понимал притягательной силы моря. Мы, конечно, говорили с ним на разных языках. Только государь император, любящий морское дело, хвалил «Тамару». Каждое лето он плавает в водах Финского залива на своей великолепной «Царевне». Этим летом он выразил пожелание, чтобы я на «Тамаре» сопровождал его в плавании.
Наступают блаженные дни. Нас окружает строгая красота шхер. Я обедаю в семье государя рядом с Ксенией. Это недели отдыха государя. По вечерам мы играем в глупую карточную игру, которая называется «Волки».
В сентябре я прощаюсь с Петербургом по крайней мере на два года. «Тамара» гордо спускается по Неве, имея целью… берега Индии. Я убедил моего брата Сергея меня сопровождать. Мы должны были встретиться в одном из портов Дальнего Востока с цесаревичем Георгием, который совершает кругосветное путешествие.
Адмиралтейский шпиль становится все тоньше… Мое сердце бьется радостнее.
Сама судьба была против нас. Едва мы прибыли на Дальний Восток, как начали приходить из дома дурные вести. Во-первых, брат Михаил женился на прелестной, но не принадлежавшей, однако, ни к одной из царствующих фамилий девушке и возбудил этим против себя гнев государя и всей семьи.
Потом заболел Георгий Александрович. Доктора нашли у него туберкулез обоих легких, что потребовало его немедленного отъезда на Кавказ, в Аббас-Туман. И наконец, в то время, когда мы путешествовали по Индии, пришло известие о смерти нашей матери. Она умерла от сердечной недостаточности, заболев в поезде по дороге в наше имение в Крыму Ай-Тодор, где каждое деревце, каждый цветок были посажены под ее наблюдением. Оставив «Тамару» в порту Бомбея, мы пересели
Михайловский дворец был полон глубокой скорбью. Отец бесцельно бродил из одной комнаты в другую. В течение долгих часов он сидел безмолвный, куря одну за другой толстые сигары и пристально глядя вдоль длинных полуосвещенных коридоров, как бы ожидая услышать оттуда ласковый голос матушки, который бы напомнил ему, что нельзя курить в гостиной. Он упрекал Михаила за его женитьбу, так как видел в ней причину обострения болезни матери, и не мог себе простить, что отпустил ее одну в Крым. Отцу исполнилось пятьдесят девять лет.
Скоропостижная смерть его верной подруги напомнила ему о его годах. Смыслом всей его жизни были Кавказ и его жена. После того, как завистливые люди и воля Всевышнего отняли у него и то и другое, жизнь потеряла для него всякий интерес. Конечно, оставались дети, нас было семеро, но мы выросли в преклонении перед отцом, как перед человеком сильной воли и долга, бывшим для нас олицетворением великолепной эпохи императора Николая I. Говоря о нем, мы называли отца между собою Михаилом Николаевичем; беседуя с ним, мы взвешивали каждое слово и сдерживали свои чувства. В его горе все наши сердца разделяли его скорбь, но мы не знали, как выразить ему словами наши симпатии. Мы сидели молча около него, и в моих ушах звучали слова Библии: «И так сидели они с ним на земле семь дней и семь ночей, и никто не говорил ему ни слова, так как они видели, что горе его безмерно».
В те дни Петербург показался мне более чем когда-либо ненавистным. Я выпросил у государя назначение на Черноморский флот и был назначен вахтенным начальником на броненосец «Синоп». В течение двух лет я очень много работал там и только раз взял в феврале 1892 года отпуск на две недели, чтобы навестить Георгия Александровича в Аббас-Тумане.
Он жил там в полном одиночестве, и единственным его развлечением являлось сметание снега с крыши домов. Доктора полагали, что холодный горный воздух подействует на его больные легкие благотворно. Мы спали в комнате при открытых окнах при температуре 9 градусов ниже нуля, под грудой теплых одеял. Георгий Александрович знал о моей любви к его сестре Ксении, и это, в соединении с нашей старой дружбой и общим интересом к военному флоту, сблизило нас, как братьев.
Мы без устали беседовали, то вспоминая наше детство, то стараясь разгадать будущее России и обсуждая характер Ники. Мы надеялись, что император Александр III будет царствовать еще долгие годы, и оба опасались, что полная неподготовленность Ники к обязанностям венценосца явится большим препятствием к его вступлению на престол в ближайшем будущем.
Той же весной 1892 года меня перевели во флот Балтийского моря. Государь выразил свое полное удовлетворение по поводу моих служебных успехов. После двухмесячного командования миноноской «Ревель» в сто тонн я был назначен командиром минного отряда в двенадцать миноносцев. Во время летнего морского смотра я получил приказ «атаковать» крейсер, на котором находился государь император.