Воспоминания

Сухотина-Толстая Татьяна Львовна

А мне это теперь не интересно. Я хочу говорить о Ханне…

Пойдешь к мама – она кормит маленького Петю, а чуть заговоришь с ней о Ханне или о Кузминских,- так и у нее слезы навертываются на глаза… Лучше уж не говорить…

Зайдешь к тетеньке Татьяне Александровне… У нее тишина, полумрак… Сидит ее приживалка Наталья Петровна и шикает: "Ш… ш… ш… Татьяна Александровна уснули…" Я замечаю, что тетенька теперь часто дремлет. Когда она не спит, она все такая же добрая и любящая, но как-то все менее и менее интересуется внешней жизнью, многое не помнит.

Ухожу от тетеньки и

иду наверх, в залу. Гляжу в окна: моросит мелкий осенний дождь…

Чем скоротать длинный тоскливый день?

Моя бабушка Любовь Александровна Берс, жившая тогда в Петербурге, издали угадала наше грустное настроение и, пожалев нас, вдруг совершенно неожиданно приехала в Ясную.

Ее приезд очень утешил меня и мама.

Пока бабушка была в Ясной, я не отходила от нее, спала рядом с ней, а днем училась с ней и ходила с ней гулять.

Природа тоже как будто сжалилась над нами, и конец октября подарил нам такие дивные солнечные дни, что даже цветы ошиблись и подумали, что вновь наступило лето, и во второй раз расцвели…

Мама писала тете Тане 28 октября:

"Дни стоят удивительно хорошие: вчера мы набрали большой букет только что распустившихся полевых цветов: кашки, любишь-не-любишь, лиловые васильки и проч.

Такого чуда никто не запомнит…"86 Бабушка прожила в Ясной недолго. Но она помогла нам перенести самые тяжелые дни.

С отъездом Ханны кончилось мое счастливое детство.

Прошла навсегда та пора беззаботности, доверия к старшим, безоблачной любви ко всем и ко всему окружающему, которой отличается эта пора жизни.

Мне пошел девятый год, и я из ребенка переходила уже в отроческий возраст.

Было у меня в жизни и после детства много хороших и счастливых минут, – но то состояние душевной ясности и сердечного спокойствия, которое я испытала при жизни с Ханной в детской со сводами, – никогда уже не повторилось…

Отрочество Тани Толстой

Глава I

В 1873 году нас было шестеро детей. Сереже, старшему, было десять лет, мне шел девятый год; а Пете, последнему, летом должен был минуть год.

Вот как папа описывает нас, шестерых, своей родственнице графине Александре Андреевне Толстой:

"Старший белокурый, – не дурен. Есть что-то слабое и терпеливое в выражении и очень кроткое. Когда он смеется, он не заражает, но когда он плачет, я с трудом удерживаюсь, чтобы не плакать. Все говорят, что он похож на моего старшего брата1.

Я боюсь верить. Это слишком бы было хорошо. Главная черта брата была – не эгоизм и не самоотвержение, а строгая середина. Он не жертвовал собой никому, но никогда никому не только не повредил, но не помешал. Он и радовался и страдал в себе одном. Сережа умен – математический ум и чуток к искусству, учится прекрасно, ловко прыгать, гимнастика; но gauche {неловок (фр.).} и рассеян. …Илья, 3-й. Никогда не был болен. Ширококост, бел, румян, сияющ. Учится дурно.

Всегда думает о том, о чем ему не велят думать. Игры выдумывает сам… Горяч и violent {вспыльчив (фр.).}, сейчас драться; но и нежен и чувствителен

очень.

Чувствен – любит поесть и полежать спокойно…Самобытен во всем. И когда плачет, то вместе злится и неприятен, а когда смеется, то и все смеются. …Летом мы ездили купаться; Сережа верхом, а Илью я сажал себе на седло.

Выхожу утром – оба ждут. Илья в шляпе, с простыней, аккуратно сияет. Сережа откуда-то прибежал, запыхавшись, без шляпы. "Найди шляпу, а то я не возьму".

Сережа бежит туда, сюда. Нет шляпы. "Нечего делать,- без шляпы я не возьму тебя.

Тебе урок, у тебя всегда все потеряно". Он готов плакать. Я уезжаю с Ильей и жду, будет ли от него выражено сожаление. Никакого. Он сияет и рассуждает об лошади.

Жена застает Сережу в слезах. Ищет шляпу – нет. Она догадывается, что ее брат2, который пошел рано утром ловить рыбу, надел Сережину шляпу. Она пишет мне записку, что Сережа, вероятно, не виноват в пропаже шляпы, и присылает его ко мне в картузе. (Она угадала.) Слышу по мосту купальни стремительные шаги, Сережа вбегает. (Дорогой он потерял записку.) И начинает рыдать. Тут и Илья тоже, и я немножко.

Таня – 8 лет. Все говорят, что она похожа на Соню, и я верю этому, хотя это также хорошо, но верю потому, что это очевидно. Если бы она была Адамова старшая дочь и не было бы детей меньше ее, она была бы несчастная девочка. Лучшее удовольствие ее – возиться с маленькими. Очевидно, что она находит физическое наслаждение в том, чтобы держать, трогать маленькое тело. Ее мечта теперь сознательная – иметь детей. На днях мы ездили с ней в Тулу снимать ее портрет.

Она стала просить меня купить Сереже ножик, тому другое, тому третье. И она знает все, что доставит кому наибольшее наслаждение. Ей я ничего не покупал, и она ни на минуту не подумала о себе.

Мы едем домой. "Таня, спишь?" – "Нет". – "О чем ты думаешь?" – "Я думаю, как мы приедем, я спрошу у мама, был ли Леля хорош, и как я ему дам, и тому дам, и как Сережа притворится, что он не рад, а будет очень рад". …4-й Лев. Хорошенький, ловкий, памятливый, грациозный. Всякое платье на нем сидит, как по нем сшито. Всё, что другие делают, то и он, и всё очень ловко и хорошо. …5-я Маша. 2 года…Слабый, болезненный ребенок. Как молоко, белое тело, курчавые белые волосики; большие, странные, голубые глаза; странные по глубокому, серьезному выражению. Очень умна и некрасива. Это будет одна из загадок. Будет страдать, будет искать, ничего не найдет; но будет вечно искать самое недоступное. 6-й Петр-великан. Огромный, прелестный бэби в чепце, вывертывает локти, куда-то стремится…"3.

Глава II

Осенью 1872 года к Сереже и Илье поступил немец-гувернер Федор Федорович Кауфман.

Его нам рекомендовал наш друг А. А. Фет, так как он был воспитателем его племянника, и им были довольны родители мальчика.

Сначала Кауфман приехал только для того, чтобы себя показать и на нас посмотреть.

Мы друг другу понравились, и в середине октября Федор Федорович обещал совсем приехать в Ясную Поляну.