Воспоминания
Шрифт:
Наконец, нас, детей, посылают спать. Мы сидим потные, усталые, но спать идти очень не хочется… Еще бы попрыгать и поплясать… А тут еще мы слышим, что после ужина все "большие" собираются на двух тройках на станцию провожать Дьяковых. Они уезжают сегодня ночью. Я смотрю в окно. Прекрасная лунная морозная ночь… Неподвижно стоят старые березы, убранные сверкающим инеем. Ах, когда я буду большая и буду делать все, что мне захочется?
Но Ханна решительно приказывает идти спать, и мы прощаемся.
Машу Дьякову я целую
На другой день уезжают Оболенские, а за ними через несколько дней уезжают и Варя с Николенькой.
XXII
После святок нужно опять приниматься за уроки.
Как-то, придя с нами здороваться, мама заметила на моем лице сыпь. Она встревожилась, приложилась губами к моему лбу, чтобы почувствовать, нет ли у меня жара, спросила меня – не болит ли у меня голова, и велела показать язык.
Голова у меня немного болела, и хотя мама усомнилась в том, что у меня жар, она все же велела мне лечь в постель.
Вскоре и у Сережи и у Ильи оказалась сыпь на лице и на руках. Нас всех положили в постель.
Мама и Ханна ходили за нами, но мы были мало похожи на больных. Моя головная боль вскоре совсем прошла, и хотя сыпь высыпала не только на лице, но и на руках, все же никто из нас больным себя не чувствовал.
Очень было приятно вместо обычного молока получать чай с малиновым вареньем, приятно было быть избавленной от уроков, но все же лежать в постели, когда хотелось бегать и кататься на коньках, – было тяжело. И мы прыгали по постелям и шалили так, что Ханна иногда теряла терпение.
– Какие же это больные? – говорила она мама. – Они все совершенно здоровы.
– Да почему же у них сыпь? – недоумевала мама. – На деревне корь, и они, наверное, заразились опять от деревенских детей.
– Тогда был бы у них жар, – возражала Ханна.
– Да ведь вы знаете, Ханна, – говорила мама, – что корь иногда проходит очень легко. Вероятно, дети болеют очень легкой формой.
Чтобы прекратить всякие сомнения, решили послать в Тулу за нашим старым доктором, милым Николаем Андреевичем Кнерцером.
Приехал Кнерцер, поздоровался с нами и сел около моей кровати. Он посмотрел на высыпавшую на лице и на руках сыпь, поискал ее на других частях тела, пощупал мой лоб, посчитал пульс и велел показать язык.
Потом он посмотрел на меня сначала через очки, потом сверх очков, и мне показалось, что в его глазах мелькнул насмешливый игривый огонек.
То же самое Кнерцер проделал у постели
– Ну, что же? – спросила мама.
– У детей не корь, – сказал он наконец. – Жара у них нет, и сыпь сосредоточилась только на лице и руках. Не попало ли к ним на лицо что-нибудь такое, что могло произвести это высыпание?
– Не знаю, – сказала мама. Потом обратилась к нам: – Не мазали ли вы лица и рук чем-нибудь?
Меня вдруг осенила мысль.
Это духи из стеклянных поросят, козлят и гусей, которыми мы душили руки и лицо.
Я быстро перекувыркнулась лицом в подушку и неудержимо начала хохотать, болтая ногами под одеялом.
– Что с тобой? – спросила мама.
– Это гуси! – закричала я. – И козлята. И поросята.
Мальчики поняли меня и тоже начали кричать:
– Это гуси! Поросята! Цыплята! Козлята!
Кнерцер оглядывал нас по очереди, думая, что мы рехнулись.
Когда Кнерцеру объяснили, в чем дело, он велел духи все вылить в помойное ведро.
Нам позволил встать и одеться.
Валяться нам уже надоело, и мы охотно подчинились его приказанию.
Изо ртов поросят и козлят и из хвостов гусей мы повылили яркие и ядовитые духи и без огорчения оделись и принялись за свою обычную жизнь.
XXIII
Кроме уроков, с января прибавилось у нас еще очень интересное занятие.
Написав четыре "Книги для чтения" и "Азбуку", папа захотел проверить их на деле, и опять он принялся за одно из самых любимых дел своей жизни – за обучение крестьянских детей {Еще до своей женитьбы отец занимался обучением крестьянских ребят. Он занял под школу целый двухэтажный флигель, пригласил учителей, издавал педагогический журнал "Ясная Поляна". В мае 1865 года он пишет Фету: "Надеюсь еще изо всего этого составить книги, с тем заключением, которое вышло для меня из моего трехлетнего страстного увлечения этим делом".}.
Сережа и я умели читать и хотя и не вполне правильно, но уже порядочно писали.
Илья же, которому было тогда шесть лет, едва читал, а писал совсем плохо. Но тем не менее и он заявил, что будет "учить" ребят. Папа согласился, и вот начались уроки.
Для школы было назначено всего два часа с небольшим. Начинались занятия тотчас после нашего обеда, то есть в шестом часу вечера, и продолжались до того времени, как нам пора было идти спать. Папа учил старших мальчиков в своем кабинете. Мама взяла себе девочек и учила их в другой комнате, а мы трое учили совершенно безграмотных детей буквам в передней. На стене был повешен большой картонный лист с азбукой, и около этого листа маленький толстый Илья с палочкой обучал таких же малышей, как и он сам. Он был очень строг, и я помню, как я подслушала такой разговор.