Воспоминания
Шрифт:
"От этого-то мы и любим друг друга, – писал отец Фету27 июня 1867 года,- что одинаково думаем умом сердца, как вы называете"24.
"Иногда душит неудовлетворенная потребность в родственной натуре, как ваша, – пишет он в другом письме, от 30 августа 1869 года, – чтобы высказать все накопившееся"25.
В письме от 29 апреля 1876 года отец пишет Фету, что когда он соберется "туда", то есть в другую жизнь, то он позовет его. "Мне никого в эту минуту так не нужно бы было, как вас и моего брата. Перед смертью дорого и радостно общение
Мы с Ильей недоумевали перед оценкой папа и даже раз дружно посмеялись над почтенным Афанасьем Афанасьевичем.
Как-то вечером мы, дети, сидели в зале за отдельным столиком и что-то клеили, а "большие" пили чай и разговаривали.
До нас доносились слова Фета, рассказывающего своим тягучим голосом о том, какие у него скромные вкусы и как легко он может довольствоваться очень малым.
– Дайте мне хороших щей и горшок гречневой каши… ммммммм… и больше ничего…
Дайте мне хороший кусок мяса… ммммм… и больше ничего… Дайте мне… ммммм… хорошую постель… и больше ничего.
И долго, мыча в промежутках между своей речью, Фет перечислял все необходимые для его благополучия предметы, а мы с Ильей, сидя за своим отдельным столиком, подталкивали друг друга под локоть и, сдерживая душивший нас смех, шепотом добавляли от себя еще разные необходимые потребности.
– И дайте мне по коробке конфет в день – и больше ничего, – шептал Илья, захлебываясь от смеха.
– И дайте мне хорошей зернистой икры и бутылку шампанского – и больше ничего, – подхватывала я тоже шепотом.
С Фетом приезжала его жена – милая, добрая Марья Петровна. Ее мы любили гораздо больше, чем ее знаменитого мужа. Она всегда со всеми была ласкова, и от нее так и веяло скромностью, снисходительностью и добротой.
С обоими супругами мы сохранили дружеские отношения до конца их жизни, а выросши, я полюбила истинное поэтическое дарование Афанасья Афанасьевича и научилась ценить его широкий ум.
С своим гостем А. П. Бобринским папа всегда особенно горячо спорил о религиозных вопросах.
Помню, как раз, сидя на скамейке под деревьями перед нашим домом, папа так ожесточенно с ним спорил о религии, что мне страшно стало. Я, конечно, стояла на стороне папа, я сочувствовала ему не потому, чтобы я понимала и одобряла то, что он говорит, а просто потому, что считала, что он ошибиться не может. Но мне жалко было, что папа так ожесточенно нападает на Бобринского. Только что перед этим Бобринский говорил мне, что у него есть дочка Мисси, приблизительно моих лет, с которой он хотел меня познакомить. Я об этом очень мечтала и боялась, что после спора с папа Бобринский раздумает ее привезти.
Но не все гости папа были умные и спорили с ним о высоких, непонятных
Помню, как раз он приехал, когда папа собирался идти сажать березовую посадку.
Он позвал Николеньку с собой. К моей радости, Николенька попросил позволения взять с собой и нас, детей, и мы все пошли вместе с ним и с папа сажать березки.
Теперь уже эта посадка – старый березовый, так называемый Абрамовский лес, и когда мне теперь приходится проезжать мимо него или гулять по нему, я всегда вспоминаю, как я старательно, под руководством папа и Николеньки Арсеньева, сажала маленькие душистые, с блестящими липкими листьями, молоденькие березки.
– Вот вырастешь – будешь здесь грибы собирать,- сказал мне при этом папа.
Раз как-то Николенька был у нас в гостях и мы все вместе сидели в гостиной. Был вечер, и в назначенный для нашего спанья час Ханна увела меня в детскую. Мне было очень горько расставаться с Николенькой, но делать было нечего, Ханны ослушаться нельзя было.
Вымывши в ванне Сережу, Ханна по старшинству посадила после него меня. Намыливши мне голову, Ханна на минутку отошла от меня, чтобы достать кувшин чистой воды для окатывания. Вдруг мне мелькнула смелая мысль. Я воспользовалась тем, что Ханна отвернулась от меня, и с быстротой молнии выскочила из ванны. Стремглав, как была, помчалась я в гостиную, оставляя после себя на полу следы мокрых ступней.
В гостиной я остановилась посреди комнаты перед Николенькой и, торжественно разведя руками, проговорила:
– Вот она, Таня!
Не знаю, что он подумал, увидя перед собой голенькую фигуру, с стекавшей с нее водой и с мылом, торчащим в виде битых сливок на голове, но я знаю, что мама пришла в ужас и отчаяние и, схватив меня в охапку, снесла к Ханне. Ханна уже хватилась меня и по мокрому следу бежала за мной.
– Боже мой! Что выйдет из этой девочки? – в ужасе говорит мама.
IX
Жили мы с Ханной в нижней комнате яснополянского дома. Прежде, еще во времена детства моего отца, дом этот был одним из флигелей, стоявших по двум сторонам большого дома, в котором родился папа. В те старинные времена комната со сводами не была жилой комнатой, а кладовой для хранения всякого рода провизии.
В потолке этой комнаты вделаны большие железные кольца, существующие и теперь. В прежние времена к этим кольцам подвешивались окорока, сушеные травы, сухие грибы и фрукты и другие деревенские запасы.