Восстание на «Св. Анне»
Шрифт:
Дружная работа всей команды в течение нескольких часов привела палубу в порядок. К этому времени помощник кока приготовил обед, имевший невиданный успех у голодной братвы.
Сам кок лежал теперь в капитанской каюте и больше всего горевал о том, что не может принять участие в общей работе. За ним усердно ухаживал медик Пруст. Он перевязал больному рану, к счастью, оказавшуюся легкой. У кока была навылет прострелена нога, но кость осталась целой, и Пруст обещал, что еще в Средиземном море кок начнет ходить по палубе.
После обеда состоялось совещание в кают-компании. На нем присутствовали мы с Кованько, Андрей, Яковчук, Кас, Загурняк, Гринблат с товарищами и все свободные члены команды.
— Ребята, сначала
— Андрея! — закричал кто-то во всю ширь матросской глотки.
— Верно! — подхватили другие.
— А я за Николая Львовича, — робея, возразил Кованько. — Все-таки нужно знать...
— Андрея! — орали другие.
— Товарищи, минутку, — поднял руку Гринблат. — Мне кажется, что товарищ Кованько прав. Нам нужен капитан, знающий навигацию, способный вести судно и быть на месте во время стоянок в иностранных портах. Ведь нам придется еще иметь дело и с французами, и с англичанами, и с морской полицией, и еще мало ли с кем. Тут надо быть начеку. Я тоже за Николая Львовича. Он доказал нам свое хорошее отношение к команде, а чтобы он не чувствовал себя неловко, мы поступим так, как это делается в Красной Армии. Мы дадим ему комиссара, и комиссаром будет Андрей. Верно?
— Верно! — закричали матросы. — Вот ловко придумал!
— Ты, Андрей, будешь самым южным комиссаром на свете, — смеясь, сказал Кованько и хлопнул Андрея по плечу. — Почти у самого экватора. Вот это номер!
— Так-так-так, — сказал весело Андрей. — Как, ребята, возражений нет?
— Нет. Припечатано! — заорали матросы, поднимая руки. — Крой дальше!
— Ну, дальше легче! Предлагаю старшим помощником — товарища Кованько. Боцманом — Загурняка. Есть возражения? Нет. Ну, и ладно. Остальные все на своих местах. Только чур, ребята, это не в шутку. Кто забузит, взгреем, и не хуже, чем рыжий черт.
— Ты не пугай, комиссар, а то разжалуем, — смеясь, сказал Вороненко. — Еще, гляди, зазнаешься.
Андреи смеялся, обнажая большие белые зубы.
— Нет уж, брат, поздно, не разжалуешь. На, выкуси. — Он протянул ему выразительную комбинацию из нескольких пальцев.
— Скажите, товарищ Гринблат, — спросил Кованько. — Как это вы узнали обо всем, что у нас происходило? Ведь вы же сидели взаперти.
— Хм, — усмехнулся Гринблат, — взаперти-то взаперти, но где есть наш брат-революционер, там есть и конспирация и осведомленность. Сначала мы сидели в полной изоляции, совсем как в тюрьме. Тесно, грязно. Ну, в бурю мы едва не погибли. Но уже в пути, когда мы были в Норвегии и капитан жил на берегу, к нам по ночам стал пробираться Андрей. Он спускал нам сверху на веревочке пищу, табак и записки. Мы принимали все это через иллюминатор и отвечали ему записками. Так установилась у нас связь с командой. Потом стали мы разговаривать с солдатами из охраны. Ребята славные. Но с ними мы откровенничать боялись. Кашин держался враждебно. Старый служака, тупая голова и к тому же кулак-партизан. Из таких формировались самые стойкие кадры белых. А когда после бури на судне началось брожение, к нам стал заходить якобы с поручениями от капитана Сычев. Он и с солдатами вел какие-то переговоры и с нами говорил. Теперь-то мы знаем, что ему удалось сагитировать их, и они сначала не приняли участия в бою против нас, а затем даже примкнули к нам. Но какой-то он странный был, этот Сычев. Неразговорчивый. Удивляло нас, что он оказался не на стороне команды, и мы боялись провокации. Но он завоевал наше доверие решительным образом. Однажды ночью он принес нам в каюту сверток. В нем оказались два револьвера с запасными обоймами. При револьверах была записка: «Готовьтесь к бою!» Ну, тут уж сомневаться не приходилось — мы сообразили, что
— Вот так штука! — протянул удивленно Кованько. — Какие, оказывается, тут дела делались. А мы, как слепые котята, ходили. Но какой же все-таки прохвост был наш капитан!
— Вы, Сергей Иванович, еще не все-то знаете, — сказал Андрей.
— Как не знаю? Мы ведь с Николай Львовичем прошлись по его бумагам обстоятельно. Там такие перлы нашли. Настоящий авантюрист.
— Вот что? Вы бы нам завтра рассказали обо всем. Все, что разыскали в бумагах. Да перед всей бы командой. Пусть знают!
— Кстати, и новый капитан пусть сообщит, куда идти намерен и что делать со «Святой Анной» будем, — подхватил Гринблат.
— Верно, ребята. Давай завтра устроим еще одно собрание. А?
— Что ж, я согласен, — сказал я. — Пусть и Андрей тоже выступит.
— Да мы вместе, Николай Львович. А как вы думаете, когда мы в Сан-Винценте будем?
— Думаю, завтра к вечеру или послезавтра утром.
Там — суток двое, да и дальше. Я думаю, в Сан-Винценте угля много не брать, лишь бы добраться до Гибралтара, а там уж погрузим на весь путь, куда идти решим.
— Ну, ладно, — сказал Андрей, — пока за работу. Судно-то все еще — как разбитая баржа. Надо малость приукраситься. Пошли, ребята!
Сигнал, созывавший команду на общее собрание, звучал весело и задорно. В кубриках и каютах не осталось никого, отсутствовали только вахтенные да раненый кок. Тут же были и кочегары Степанов и Ионин. Оказалось, что они бессменно работали в машинном под угрозой расстрела все время, пока продолжалась осада матросского кубрика. Они с радостью присоединились к восставшим. На баке установили стол, натянули над ним тент, и команда расселась на чистых досках палубы, на подостланных брезентах. Некоторые примостились у лебедки. На длинной скамье, принесенной из кубрика, у небольшого стола уселись Андрей, Гринблат, Кованько, старший механик и я. Кованько выглядел именинником.
Всю долгую ночь накануне мы сидели с ним над бумагами капитана. Расстегнув воротники рубах и наполняя пепельницы горами окурков, мы рылись по всем ящикам капитанских столов и шкафов, уничтожали ненужный хлам, личные письма, непонятные записки и отбирали в сторону все, что проливало свет на деятельность капитана, его планы и тайные замыслы, — словом, все, что так или иначе имело отношение к судьбе «Св. Анны» и ее команды. Сначала мы изумлялись каждой новой мелочи, читали друг другу вслух записки, телеграммы, счета, заметки, возмущались, кричали, но потом попривыкли и, деловито разбирая ворохи корреспонденции, мало-помалу восстановили ясную картину всех подвигов капитана.
Больше всего помог нам дневник капитана. Это была тетрадь с лаконическими сухими записями. Можно было без труда усмотреть в этих немногих размашисто написанных строках, что тетрадь появилась на свет с исключительной целью держать в порядке все личные и служебные дела, иметь под рукой даты всех примечательных событий, личные обязательства, чужие обещания, долги и т. п. Несмотря на это, дневник сослужил нам немалую службу, — он был схемой всех событий, имевших место на «Св. Анне».
Под утро мы уговорились с Кованько, что доклад о деятельности капитана и о нынешнем положении «Св. Анны» будет делать он. Я не люблю и не умею выступать перед большими собраниями. У меня нет ораторского таланта, и самую интересную, волнующую мысль я передаю вслух сухо и беспомощно. Мне не пришлось долго уговаривать Кованько. Он согласился без колебаний. Мало того, я чувствовал, что он рад этой неожиданной обязанности. Ему льстило, что он первый растолкует всей нашей команде всю сложную историю скитаний белого русского корабля с красной командой и авантюристом-капитаном.