Восстаньте из праха (перевод М. Ахманова)
Шрифт:
Бартон обхватил ее запястья, стараясь предохранить лицо. Женщина, яростно извиваясь в его руках, продолжала выкрикивать оскорбления. Наконец, когда она замолчала и снова заплакала, он повел ее к лагерю. От костра остались только мокрые головешки. Он разгреб угли и подбросил новую охапку сухой травы из лежавшей под деревом кучи. При свете янтарных угольков он увидел, что девочка спит, свернувшись калачиком, между Каззом и Монатом, укрытая сверху большой копной травы. Он вернулся к Алисе. Опустив голову, она сидела под деревом.
— Убирайтесь прочь, — глухо сказала она. — Я не хочу вас больше видеть! Испачкали в грязи! После того, как дали
— Если вам нравится мерзнуть, можете остаться тут, — пожал плечами Бартон. — Я подошел просто для того, чтобы предложить вам прилечь рядом с остальными, ночью нам будет теплее. Но, если вы не желаете, сидите здесь. Я повторяю еще раз, что мы были одурманены наркотиком. Он задумался на мгновение, потом покачал головой. — Нет, не одурманены — я выразился неверно. Наркотики не могут порождать желания, они только позволяют им вырваться наружу из-под контроля разума. Внутренние запреты спадают; и никто из нас не может порицать за это ни себя, ни другого. — Он склонился над ней, пытаясь заглянуть в лицо; его голос внезапно стал мягким: — Алиса... я был бы лжецом, сказав, что это не доставило мне удовольствия... И вы тоже получили наслаждение... признайтесь в этом хотя бы самой себе... Зачем же вы терзаете свою душу?
— Я не такое животное, как вы! Я — добрая христианка и богобоязненная женщина!
— В этом нет сомнений, — со вздохом сожаления согласился Бартон. — Но позвольте заметить следующее: я сомневаюсь, что вы сделали бы все это, если бы в вашей душе не таилось такого сокровенного желания. Наркотик только снял ограничения — но он, безусловно, не вложил в ваш разум саму идею; она уже была там. Под влиянием снадобья вы совершили то, что вам хотелось совершить.
— Я понимаю это! — вскричала она с отчаянием. — Неужели вы думаете, что я глупее простой служанки? У меня есть разум! Я отлично знаю, что я сделала и почему! Но мне никогда не снилось, что я могу стать такой... такой... тварью! Должно быть, я такая и есть на самом деле! — она снова зарыдала.
Бартон пытался утешить ее, доказывая, что природа людская противоречива и в душе любого человека таятся плотские желания. Он говорил, что именно от этого проистекает понятие первородного греха; и так как она — всего лишь человек, ее душа не может быть исключением.
Но чем больше он старался поднять ее настроение, тем хуже ей становилось. В конце концов, дрожа от холода, утомленный бесполезными уговорами, Бартон сдался. Растолкав Моната и Казза, он залез между ними, обнял девчушку и попытался уснуть. Тепло человеческих тел под толстым слоем сухой травы согрело и успокоило его. Он заснул под безутешные всхлипывания Алисы.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Он пробудился в тот час, когда небо уже наполнял серый свет ложной зари, которую арабы называют «волчьим хвостом». Монат, Казз и девочка еще спали. Некоторое время он ворочался, почесывая зудящую от колючих стеблей кожу, затем выполз наружу. Костер погас. Капли росы висели на стеблях деревьев, падали с высоких зеленых стрелок травы и с цветочных лепестков. Он вздрогнул от холода, отметив, что не чувствует головной боли или каких-нибудь других последствий наркотического дурмана.
Под кучей травы, наваленной у корней железного дерева, Бартон разыскал охапку сравнительно сухих веток. Через несколько минут он наслаждался теплом костра, потом заметил рядом бамбуковые сосуды с водой и поднес один из них ко рту. Напротив, в
— Подходите погреться, — предложил он.
Она выползла из своего гнезда, встала, пошла к ведру из бамбука, наклонилась, зачерпнула воды и брызнула себе в лицо. Затем села на корточки у огня, грея руки над небольшим пламенем. «Когда все нагие, даже самые скромные быстро теряют скромность», — подумал Бартон.
Чуть позже он услышал какой-то шелест сзади и, повернув голову, узрел Питера Фригейта. Тот выбрался из травы, за ним показалась лишенная волос женская голова. Поднявшись на ноги, подружка янки явила взору Бартона мокрое, но стройное и красивое тело. У нее были большие темно-зеленые глаза, но слишком полные губы не позволяли считать ее красоту совершенной, зато все остальное выглядело очаровательно.
Фригейт широко улыбнулся и, взяв женщину за руку, потянул к костру.
— Вы похожи на кота, полакомившегося канарейкой, — засмеялся Бартон. — Что с вашей рукой?
Питер Фригейт бросил взгляд на костяшки правой руки, покрытые засохшей кровью. Тыльная сторона его кисти была исцарапана.
— Я полез в драку, — сказал он и указал на женщину, присевшую у костра рядом с Алисой. — Прошлым вечером у реки
был настоящий сумасшедший дом. Видимо, в этой жвачке содержится какой-то наркотик. Вы даже не представляете, что вытворяли там люди... Во всяком случае, все женщины, включая и самых уродливых, так или иначе были разобраны. Сначала меня испугало происходящее, потом... потом я сам словно обезумел. Я избил двух мужчин... может быть, даже убил их... Эти скоты напали на десятилетнюю девочку. Я предложил девчушке свою защиту, но она убежала... заплакала и убежала, несчастный напуганный ребенок.
Фригейт покачал головой, задумчиво глядя на языки пламени.
— Я решил вернуться; мне было как-то не по себе от одной мысли, что я убил этих двоих... даже, если они и заслуживали того. Во всем виноват наркотик... он, видимо, высвобождает ярость и неудовлетворенные желания, накопившиеся за целую жизнь. Итак, я отправился обратно и по дороге натолкнулся еще на двух мужчин... они куда-то тащили женщину, вот эту. Я думаю, она была совсем не прочь уединиться с кем-нибудь в кустах. Но двое одновременно... вы понимаете, что я имею в виду. Во всяком случае, увидев меня, она закричала и начала сопротивляться. Я набросился на этих парней с кулаками, отшвырнул их, а затем еще и вышиб дух из каждого своей чашей. Затем я взял с собой эту женщину; ее имя Логу, и это все, что я о ней знаю — я не смог понять ни единого слова из ее языка. И она пошла за мной, — он снова широко улыбнулся. — Но мы так и не успели заняться чем-нибудь интересным...
Он перестал улыбаться и вздрогнул.
— Дождь, молнии, гром обрушились на нас как гнев господний. .. Я подумал, что наступил час Страшного Суда... что бог отпустил вожжи на один день и теперь, убедившись, чего мы стоим... Одним словом, я решил, что сейчас мы все окажемся в преисподней, — Фригейт слегка усмехнулся и продолжал задумчиво: — Понимаете, в четырнадцать лет я стал атеистом... и умер атеистом в девяносто — хотя в тот момент у меня было искушение позвать священника. Но, оказывается, тот ребенок, который страшился грозного бородатого бога, адского огня и вечных мук... тот ребенок все еще жив в душе старика... Или в этом юноше, воскресшем из мертвых, — он коснулся ладонью своей груди.