Восточный бастион
Шрифт:
К дому подкатил микроавтобус. Двери открылись, и из них стали высаживаться, выходить, вываливаться инвалиды в камуфлированной форме, с костылями, на каталках, на низких, оснащенных колесиками подставках, которые они толкали рукоятками, ударяя о землю. Бодро, торопливо, перешучиваясь с охраной, ловко управляясь инструментами и костылями, они гурьбой устремились к подъезду и скрылись в доме.
— Мы быстренько обойдем, чтобы вы имели представление, — сказал Вердыка, приглашая Белосельцева.
У входа их встретил благообразный, похожий на бухгалтера смотритель, что-то записывающий в книгу. Его помощник пересчитывал деньги, замусоленные мелкие купюры.
— Ну как сегодня сборы? — поинтересовался Вердыка.
— Чуть хуже вчерашнего, — ответил смотритель. — То ли погода холоднее, то ли народ скупее. Надо надписи чаще менять, Виктор Андреевич, а то он стоит целый месяц на одном месте, а у него все то же написано: «Помогите купить протез!» Да он за этот месяц не то что протез, «Мерседес» купит. Вот люди, которые через этот перекресток ездят, запоминают его в лицо и перестают подавать. Надо надписи чаще менять и перемещать их по городу, по разным местам.
— Давай проведи нас быстренько, продемонстрируй свое заведение!
Белосельцев уже догадался, что те безногие инвалиды, которых он только что видел, были из числа многочисленных нищих, стоящих на перекрестках, в подземных переходах, в метро. Все они, одноногие и безногие, были в новеньких камуфляжах, надписи на картонках были сделаны одинаковым аккуратным почерком, и было ощущение, что всех их доставляют из одного места, ставят на бойких местах, а к вечеру, когда подаяние собрано, организованно увозят. Теперь Белосельцев понял, куда.
Сквозь все длинное здание тянулся пустой коридор с одинаковыми крепкими, запертыми дверями. Расхаживала охрана. В дверях были застекленные оконца, как в бактериологических боксах. Смотритель вел их от оконца к оконцу, давая краткие пояснения.
— Вот здесь у нас раздевалка. Они свои мундиры снимают, мы их сушим, разглаживаем. Заодно смотрим, не утаил ли кто выручку…
Белосельцев видел сушилки, где сохли пятнистые одежды. Работники в белых халатах, надетых на голое тело, выворачивали карманы. Другие раскатывали свернутые портины, в которые помещались обрубки ампутированных ног, разглаживали их утюгами на гладильных досках. Тут же в стопке лежали картонки с жалобными надписями, вымаливающими подаяние.
— А здесь они моются, принимают горячий душ. За день на холоде настоятся, промерзнут. Хорошо вот так вот прогреться…
Сквозь оконце в жарком тумане хлестала вода, блестели хромированные трубы. О голые, розовые от жара тела разбивались водяные струи. Инвалиды скакали на одной ноге, хватались друг за друга. Гоготали, шлепали по ягодицам. Безногий, с обрубками по самые бедра, пытался влезть на скамейку. Два одноногих товарища подхватили его под локти, бережно, как самовар, подняли и водрузили на скамью.
— А тут у нас столовая. Пища хорошая. Каждому сто пятьдесят грамм фронтовых. Для бодрости! — Смотритель в своих пояснениях был похож на научного работника, демонстрирующего вольеры, в которых обитателям засыпали корм, и тем было хорошо и вольготно.
Белосельцев видел стол, тарелки с супом, бутылки с водкой. Разгоряченные едой лица, острые, нетерпеливые глаза. Поднимали чарки, чокались, тянулись друг к другу.
— Маленькую домашнюю церковь устроили. По настоянию Федора Арсентьевича. Раз в неделю батюшка ходит. У нас в основном народ православный.
Сквозь смотровое стекло виднелись иконы, зажженные лампады. Перед священником в золотом облачении стояли два инвалида
— А здесь они у нас отдыхают. Мы им женщин привозим, бесплатно. А как же иначе — мужчины крепкие. Ноги ему отрезало, а другое осталось. Женщина требуется.
За стеклом в затейливо обставленной комнате, с ковриками и салфеточками, стояла большая кровать. На ней сидела полная, полуобнаженная женщина с распущенными волосами, с приспущенным лифчиком. Держала на коленях безногого мужчину в синей майке. Тот целовал ей грудь, и казалось, что это кормилица, кормит розовым набухшим соском проголодавшегося ребенка.
— А здесь у нас подполковник живет. Офицерская комната. По кличке «Певец». Он в подземных переходах с гитарой стоит, поет «афганские» песни. Очень хорошо подают.
Белосельцев заглянул в оконце. Спиной к нему на стуле сидел человек в рубахе. Держал на коленях гитару. В углу, прислоненный, стоял костыль. Человек был седой. Песня, которую он негромко пел, слабо доносилась сквозь стекло. Но Белосельцев узнал ее. Это была одна из тысяч «афганских» песен, сочиненных безвестными фронтовыми поэтами на нехитрый мотив, в которых рассказывалось о засадах, вертолетных ударах, о походах в горы, о красных песках Регистана, о зеленых мечетях Герата, о виноградниках Кандагара, где пуля настигла десантника, об ущелье Саланг, где сгорела колонна «КамАЗов». Подполковник, чье лицо было не видно Белосельцеву, был знаком ему по этим песням, по офицерской сентиментальной манере держать на коленях гитару, рокотать негромкими струнами. И внезапная острая мысль — это он, Белосельцев, безногий, без друзей и любимых, настоявшись за день у кафельной стены перехода, с жалобной надписью на картонке, с грудой денег на дне перевернутой шапки, — это он сидит теперь в клетке, и хмельная память уносит его к синим хребтам Гиндукуша, к кишлакам и дувалам Гильменда, где было ему хорошо, где бесстрашная воля и молодость вели его в сияющие дали Востока, пока не остановил его взрыв, распоровший корму бэтээра. Белосельцеву хотелось заглянуть в лицо офицера, войти к нему, обнять за сутулые плечи. Но смотритель, завершая осмотр, сказал:
— Вот так мы здесь и живем, горя не знаем. А все благодаря Федору Арсентьевичу!
Вердыка удовлетворенно кивал головой, принимал похвалу.
— Ну что, поедем, — сказал он. — А то ужин ждет.
Они мчались в мягком, огромном, как вагон, джипе, удаляясь от центра. Следом, на такой же огромной машине, катила охрана. Вердыка то и дело доставал мобильный телефон, похожий на зверька с зелеными хищными глазками, куда-то звонил. Кугель, удобно устроившись на сиденье, говорил Белосельцеву:
— Сегодня на ужин подъедет генерал Ивлев. Это уже оговорено. Я стану беседовать с ним о «русском ирангейте», о вкладе Вердыки в его политическое движение, о деньгах и о разоблачении «иранской аферы». Это очень актуально. Имбирцев ведет переговоры с иранцами о возможности передачи им компонентов комплекса «Тополь-М». Счет идет на дни. Не понимаю, почему бездействует русская разведка. Эти сведения я получил из Израиля.
Белосельцев чутко прислушивался, стараясь сквозь мягкое шелестение мотора уловить интонации в голосе Кугеля, по которым можно отличить лукавство от искренности. Среди множества перевитых, обесточенных, пустых проводов обнаружить живой тончайший провод, по которому течет электричество, передается сигнал.