Восточный бастион
Шрифт:
Белосельцев ощущал силу и красоту икон, собранных из множества разоренных и погибших церквей, спасенных от огня и скверны. Лики святых и пророков свидетельствовали молчаливую грозную весть о незыблемости святынь, о нетленности вероучений, о неотвратимости небесных воздаяний за земные проступки. Подумал: если бы ему оказаться до скончания дней среди этих божественных ликов, оставшиеся ночи и дни смотреть в недвижные, сиреневые, как ночное небо, глаза, то, быть может, перед смертью открылся бы ему великий Замысел жизни и он бы понял Закон, от которого по неведению столь часто отступал.
И он вдруг снова вспомнил безногого подполковника,
В глубине дома, в прихожей, раздались голоса.
— Должно быть, генерал Ивлев приехал, — спохватился Вердыка. — Пойдемте встретим Григория Михайловича!
Ивлев был оживлен, обрадовался, увидев Белосельцева.
— Мне передали, что будете вы. Поэтому все дела отложил и приехал.
— Мне приятно, лестно принимать у себя таких двух знаменитых людей, — сказал Вердыка. — Нам будет о чем побеседовать.
— Хорошие люди должны встречаться в хорошем месте, — вставил Кугель, довольно оглядывая всех добрыми голубыми глазами.
Наверху, на мраморной лестнице, раздался мелодичный звон. Это Василь Василич гремел в бронзовый колокольчик.
— Ужин подан, — сказал Вердыка, жестом приглашая гостей на мраморные ступени. — Предлагаю подняться в трапезную и там продолжить приятную беседу.
Столовая имела поистине царский вид. Сияющие колонны с ионическими капителями поддерживали высокий потолок с хрустальной солнечной люстрой. Огромный овальный стол на двенадцать персон сверкал стеклом и фарфором из музейных коллекций. На стенах висели портреты царей. Повсюду, на колоннах, на зеркалах, на каминных часах, красовались двуглавые орлы. На столе в высоких золоченых подсвечниках горели свечи. Множество разносолов, закусок, китайских салатниц с деликатесами, рыбообразных блюд с осетриной и семгой, бочонок с красной икрой, бутылки с замороженной водкой — все это теснилось на белой скатерти с вензелями императорского дома. Торжественный, в черной паре, в белых перчатках Василь Василич придирчиво оглядывал стол, помогал гостям усаживаться. Сам, не допуская молодого, в малиновой ливрее лакея, разливал в хрустальные рюмки искрящуюся водку.
Вердыка, осчастливленный знатными гостями, гордый своим богатством и великолепием, поднялся для произнесения тоста:
— Я счастлив принимать у себя людей, которыми гордится Россия. Я вижу в вас, Григорий Михайлович, и в вас, Виктор Андреевич, моих учителей, у которых хочу поучиться служению Родине. Вы же, Яков Львович, не первый год являетесь моим бесценным советником. Давайте выпьем за нашу дружбу, которую используем во благо Отечества. За ваше учительство! И чтобы Россия, наша единственная и ненаглядная, была великой и счастливой!
Он протянул через стол алмазно мерцающую водку. Все чокнулись, и Кугель, глядя на портрет Петра Первого, восторженно воскликнул:
— «И за учителей своих заздравный кубок подымает!..»
За ужином рассуждали о политике. Вердыка бранил президента, предателя России. Едко отзывался о мэре, накрывшем Москву своей кепкой. Размышлял о путях возрождения. Обещал, если ему окажут доверие, вложить деньги в издание новых, по-настоящему русских учебников по истории и литературе. Обещал к следующей их встрече представить эскиз памятника героям 93-го года. На горячее подали жареную осетрину, розовые плоские ломти во всю тарелку с нежно-жемчужной косточкой посередине. Отужинав, встали размяться. Ивлев, взяв Белосельцева
— У меня к выступлению почти все готово, — сказал он вполголоса. — Бригада спецназа готова. Войска московского гарнизона поддержат. Две дивизии ВДВ сразу же пойдут на Москву. Мне нужно, Виктор Андреевич, чтобы в первый же час наши дикторы сидели на телевидении. Нужна стратегия пропаганды. Чтоб мы перед народом засветили все преступления режима, все воровские счета в банках. И еще нужны аналитики. Что надо сделать, чтобы в эти несколько решительных дней не сваляли дурака губернаторы. Чтобы мы избежали распада России. Вы можете мне помочь?
К ним подходил Кугель, издалека вслушиваясь, скосив голову, чем-то похожий на чуткого козлика.
— Григорий Михайлович, могу я вас занять на пяток минут? — обратился он к Ивлеву. — Поговорить об одном, государственно важном деле, о котором мы уже беседовали с Виктором Андреевичем. Оставим их вдвоем с Федором Арсентьевичем, а сами удалимся в диванную, чтобы выкурить, как говорится, трубочку сладкого табака.
Он деликатно и одновременно настойчиво увлек за собою Ивлева в соседнюю комнату. Вердыка, разгоряченный водкой и вкусной едой, воодушевленный и разговорчивый, стал объяснять Белосельцеву, что стоило ему воссоздать эту русскую усадьбу, сколько провинциальных музеев он объехал, сколько комиссионных магазинов посетил, каких краснодеревщиков нанимал, с какими реставраторами икон подружился, какие замечательные эскизы получил от великого художника Ильи Глазунова.
— Пусть меня упрекают в излишестве! Дескать, дети голодают, а я построил дворец. Но ведь граф Шереметев тоже использовал труд крепостных! И Петр Первый, и Екатерина Великая! Крепостных давно уже нет, а творения живут!
Белосельцев рассеянно отвечал, стараясь в многословии хозяина, в великолепии дворцового убранства, среди золота, мрамора, хрусталя усмотреть незаметную серую мышку интриги, в которую его вовлекали.
Белые двери в диванную растворились, оттуда вышли Ивлев и Кугель. Нарочито громко, оглядываясь на Белосельцева, Кугель произнес:
— Это будет громогласное дело! Оно будет иметь сногсшибательный резонанс! Выиграет ваше движение! Выиграете вы лично! Выиграет Россия! — с этими словами он передал Ивлеву знакомую папочку, в которой хранилось дело об иранских поставках. Свет люстры сверкнул по лакированной поверхности папки, на мгновение ослепил Белосельцева, и ему показалось, что Кугель, передавая папку, умышленно послал ему зайчик света.
— Мне пора, — сказал Ивлев, держа папку под мышкой.
— Кофе, Григорий Михайлович!.. С пломбиром!.. — уговаривал его Вердыка.
— Спасибо за угощение. Не могу. Назначена встреча, — откланивался Ивлев. — Виктор Андреевич, очень жду сигнала от вас!
Он ушел, оставшиеся перешли в диванную и, сидя на мягких пурпурных диванах с рисунком в виде маленьких золотых пчел, пили кофе, ели мороженое.
— Пожалуй, и мне пора, — сказал Белосельцев.
— Что вы, Виктор Андреевич, и думать не смейте! — замахал руками Вердыка. — Вас еще ждет представление!
Они перешли на другую половину дома, где размещался домашний театр. Сидя в бархатном сумраке в удобных креслах, смотрели на сцену, на которую вышли прелестные девушки в ампирных полупрозрачных платьях. Они пели под клавесин ариозу старинной итальянской оперы. Кугель восхищенно оглядывал их голубыми глазами. Наклонясь, говорил Белосельцеву: