Восточный бастион
Шрифт:
Мальчик, открытый, лежал без движения с красным рубцом на груди. Белосельцев боялся дышать. Верил — кто-нибудь после с тихим смехом и шепотом станет целовать эту грудь.
Глава 32
Обгоняя его, из ворот госпиталя с воем сирены вырвалась «Скорая помощь». Крутя фиолетовой вспышкой, оседая в крутом вираже, помчалась в город. И первая мысль — кто-то снова гибнет от пуль. И вторая — о ней, о Марине. Он опять устремился к ней, испытал жаркое, нетерпеливое влечение.
Сеял мокрый снег. Вершин не было видно. Флаг на Дворце Республики отяжелел, чуть краснел в тумане. Кабул угрюмо шевелился в вареве снега, бензиновой гари, всплывал комьями отсырелой глины.
Метельный пустынный Майванд был перечеркнут цепью солдат. Косо, туманно падал снег, разбивался о блестящий асфальт. Солдаты-афганцы подняли воротники шинелей, опустили суконные наушники шапок, зябко переступали и ежились.
У райкома на липком тротуаре было людно, густо. В кепках, беретах стояли молодые люди с неловко висящими на плечах автоматами, курили, дышали паром.
— Салям! И вы с нами? — поздоровался с ним молодой преподаватель университета, выталкивая красными губами ртутное облачко пара. — Третий день нет занятий. Университет закрыт. Профессора-буржуи объявили забастовку. Часть студентов пошла за ними. Другая часть здесь, с нами! — Он повел глазами, и, откликаясь на его взгляд, теснее придвинулись юные лица, замерзшие, побледневшие, отражавшие вороненый Майванд, вороненые стволы автоматов.
В коридоре райкома было битком. Накурено, громогласно. Молодые и старые, простолюдины в чалмах и накидках, интеллигенты в плащах и пальто. И у всех на плечах новое, полученное недавно оружие. И у всех на лицах жестко-решительное, твердо-упрямое выражение. Белосельцев, вспоминая безликое буйство толпы, возрадовался этому осмысленному выражению отпора.
Вошел к секретарю райкома Кадыру, с порога нашел метины пуль в потолке. Секретарь райкома движением бровей остановил говорившего с ним человека, держащего пачку листовок. Кивнул Белосельцеву, указал на знакомый замусоленный план.
— Вот рынок Баги Омуми!.. Вот Майванд!.. Вот Старый город!.. Эта часть оцеплена. Отсюда никто не уйдет. Мы идем по домам и ищем оружие. Ищем тех, кто стрелял. Кто напал на райком. Есть сведения, что где-то здесь существует подпольный склад по производству зажигательных бомб. Выступаем через десять минут!
— Белосельцев, здравствуй! — Достагир, едва узнаваемый, в тюрбане, укутанный в белые ткани, шагнул навстречу. Из складок просторных одежд на мгновение мелькнул автомат. — Ты видишь, иду в разведку. За мной пойдет отряд.
— Но ведь тебя многие знают в лицо, — Белосельцев рассматривал заросшее синей щетиной лицо Достагира. — Тебя обнаружат.
— Не забывай, я полгода провел в подполье. Кое-чему научился. — Он извлек накладные усы. Прицепил. Сжал брови в угрюмую
— Салям алейкум, товарищ Белосельцев! — Сайд Исмаил приветствовал его по-русски, лучился радушием, растягивал в улыбке сиреневые губы. Придерживал на груди красный раструб мегафона.
— Он, как всегда, без оружия, — недовольно сказал Достагир. — Если бы армию вместо автоматов вооружить мегафонами, то поднялся бы такой шум, что путчисты в испуге разбежались.
— У путчистов были мегафоны зеленого цвета. А мой мегафон красный, — улыбался Сайд Исмаил. — Путчисты говорили зеленые слова, а я красные. И мои слова победили.
— На выход! — громко произнес Кадыр, выходя из кабинета, и все, кто был в коридоре, шумно повалили на улицу.
Снег перестал, и Майванд блестел наподобие оружейной стали, отражая солдатские цепи. Подкатывали тяжелые туристские автобусы с зеркальными стеклами и цветными наклейками. Но вместо праздных, пресыщенных туристов виднелись афганские солдатские шапки, суровые лица, стволы автоматов. Белосельцев видел, как из автобуса ловко и грациозно выпрыгивают женщины. Мелькнуло знакомое красивое лицо дикторши телевидения, ее черно-синие волосы.
— А женщины здесь зачем? — спросил Белосельцев.
— Операция, — сказал Сайд Исмаил, — пойдут дома с нами. Мужчина нельзя в женский часть. Мусульманский обычай нельзя. Эти женщины, члены партии, пойдут искать в женский часть.
Его слова заглушил налетающий трескучий вихрь. Низко, под кромкой туч, над Майвандом прошел вертолет с красной афганской эмблемой. Выплюнул пук листовок. Они рассыпались, кружили в сыром льдистом воздухе, падали в районы трущоб. Несколько белых квадратиков упали на Майванд, белели, прилипнув к асфальту.
Строились на тротуаре перед узкими щелями, уводящими в Старый город, в глинобитные скопища. Там, притаившаяся, ждущая облавы, пряталась жизнь. На грязной белой стене витиевато, вразлет было написано углем: «С благословения Аллаха начинаем исламскую революцию Афганистана» — и рядом свежие дыры от пуль.
«Иероглифы контрреволюции», — подумал Белосельцев, глядя на курчавую надпись. Какой-то партиец перехватил его взгляд. Поднял обломок кирпича, перечеркнул черную надпись красной чертой.
— Пошли! — Сайд Исмаил первым шагнул в скользкий, сочащийся влагой проем, поднося к губам мегафон.
Металлический, пружинный, возвышающийся до звона голос понесся в закоулки, в подворья, в гнилые чердаки и подвалы, пронизывая доски, ветхую глину, ржавую жесть. И следом за взывающим красным раструбом растянутыми цепями, втягиваясь в проулки, пошли отряды, заглядывая в темень углов, держа на весу стволы. В оконце за грязным стеклом на мгновение возникло и отпрянуло испуганное худое лицо.