Восточный кордон
Шрифт:
Один…
Почернив ущелье, ночь вползла на горы и затянула их траурной вуалью. Вспыхнули и замигали равнодушные звезды. Белая голова Кушта серебристым миражем прорезала черноту ночи и смутно нарисовалась на звёздном небе. Завыл в распадке шакал, прошуршала лисица, отправляясь на охоту. Её нора была почти рядом, Самур знал где, но не трогал соседку. Потом раздался треск валежника и глухое сопение: это кабанье стадо прошло на водопой или спускалось поближе к камышкинским огородам, чтобы поживиться молодой картошкой.
Жизнь продолжалась, все занимались своими делами, заботились друг о друге или
На небо из за остренькой горы выплыл тоже остренький молодой месяц и, удивившись широте мира, который открылся ему с высоты, застыл на месте, потеснив соседние звезды. Света он не прибавил, но внёс какое-то оживление в горный пейзаж. Чаще завыли шакалы, которым вечно не везёт, отчего они и пребывают в дурном расположении духа. Рявкнул в лесу медведь. Быстро и страстно заухал филин, извещая мелкоту, что выходит на охоту. Самуру вдруг очень захотелось выть, жаловаться молодому месяцу на свою тяжкую долю, он уже запрокинул морду, едва сдерживая рвущуюся наружу смертную тоску, как вдруг услышал тоненький и жалобный плач из глубины норы. Тихий голосок жаловался на голод, одиночество и был очень испуганным.
Шестипалый бросился к норе. Он узнал этот голосок, сердце овчара дрогнуло и застыло в радостном ожидании чуда.
Тесная нора в конце расширялась. Самур повернулся, стараясь нащупать маленькое тельце, но ничего не нашёл. Звуки затихли. Может быть, показалось? В норе пахло волчатами и живой Монашкой. Самур тихо заскулил. И тогда откуда-то сверху, узнав отца и обалдев от радости, на него упал волчонок, тот самый забияка в шубке отцовской расцветки, который так любил баловаться с Самуром.
Чего только не выделывал он в тёмной и тесной норе! За минуту волчонок исследовал Самура от кончика хвоста до кончика носа, ткнулся десяток раз в морду, уши, шею, в ноги, живот, тормошил и покусывал, требуя пищи, ласки, внимания, показывая в то же время, как он рад, как голодал и не решался выйти, а Самур облизывал его и тихо, радостно ворчал.
Задолго до трагедийного часа этот бравый волчонок отыскал у потолка норы густо переплетённые корни и во время игры стал забираться на них, как на полати, чтобы скакнуть вниз на своих сверстников или на мать. И в те страшные минуты он сидел там, сжавшись в комочек, и когда Прилизанный вытащил мать и волчат, он не стронулся с места, окаменев в своём тайнике, а потом, услышав, что все стихло, никак не мог заставить себя выглянуть из норы и узнать, куда подевались его близкие и что означал весь этот страшный шум. Только голод понудил его скулить; эти слабые звуки и были услышаны Самуром.
Маленький, тёплый комочек, радостно ковыляющий около Шестипалого, в одно мгновение растворил безысходность, тоску и вернул Самура к деятельной жизни, заставил пошевеливаться, потому что волчонок просил еды, то и дело тыкался ему в живот и серчал, не находя там столь необходимого молока.
Самур выполз из норы. Волчонок изъявил намерение следовать за ним, но отец строго приказал оставаться на месте, подтвердив приказ лёгким укусом в холку. Волчонок поскулил и смирился, а овчар сломя голову побежал на тропу, вспомнив, что там лежит турёнок, брошенный несколько часов назад.
От козла, в общем-то, остались,
Волчонок ждал в логове. Но он не знал, что делать с мясом, лизал его и скулил, он совсем не утолил голода. Зато подкрепился Самур. И тогда он вылез из норы и позволил сыну следовать за собой.
Вид неподвижных волчат и матери скорее удивил, чем испугал несмышлёныша. Он потормошил их, приглашая играть, и, лишь понюхав кровь, заворчал и отступил назад. Смутное ощущение смерти напугало волчонка, он прижался к Самуру и больше не отходил от него.
В холодные предрассветные часы, когда лес, трава и камни купались в бисерной росе, а шум ручья в посвежевшем воздухе был особенно далеко и отчётливо слышен, Шестипалый увёл своего найдёныша от этого несчастного места, увёл, чтобы больше не возвращаться сюда. У него снова были и цель и счастье: маленькое создание трусило сбоку, стараясь почаще касаться отцовской лапы, чтобы не ощущать себя одиноким и беззащитным.
Лишь короткую минуту простоял Самур, чтобы определить, в какую сторону ему идти. Он вышел на тропу в центре распадка и, стараясь сдерживать шаг, чтобы не отстал волчонок, направился к реке, а оттуда повернул влево, к Восточному кордону, к Камышкам.
Он шёл к людям.
Он ждал от них добра. Не для себя. Для волчонка.
Глава двенадцатая
ПРИЁМЫШИ
Саша приехал глубокой ночью, поймав попутную машину.
Он сбросил чемодан и связку книг, расплатился с шофёром и поглядел на тёмные окна родительского дома. Спят Молчановы. Спят и не знают, что сын их, Александр Молчанов, закончив курс наук и получив аттестат зрелости, стоит на крыльце отчего дома, никак не решаясь тронуть звонкую щеколду и нарушить покой родителей, которые потом, конечно, не смогут больше спать. Он посмотрел на часы. Десять минут третьего.
В это время дверь тихо отворилась, и в проёме показалось лицо матери.
— Я так и знала, — тихо произнесла она. — Сыночек, любимый… Чуяло моё сердце, все не спала, а задремала — и вдруг показалось, что ты стоишь на крыльце. Родимый ты мой… Устал с дороги?
Она гладила его лицо, целовала, а сама уже хваталась за вещи, шире открывала дверь, торопилась все-все сделать, но так, чтобы не отходить от сына, чувствовать его рядом с собой, и все спрашивала и спрашивала, не слушая сыновних ответов.
— А где папа? — спросил он.
— В горах, где же ему быть. С Котенкой ушли. Обещал сегодня вернуться, а вот видишь… Есть хочешь? И чего это я спрашиваю, будто не знаю! Ты сиди, Сашенька, сиди, милый. Или, может, умыться надо? Тогда бери полотенце, умывальник я с вечера налила, ступай мойся, а я тут сейчас тебе согрею…
Он вышел во двор, оглядел знакомый сарай, пустую конуру Самура и только тут в полную меру ощутил себя в родном доме. Что-то давнее, детское, вошло в него именно в эту самую минуту, и Саша улыбнулся во весь рот. Потом потянулся до хруста в плечах и, засмеявшись неизвестно чему, спустился с крыльца к умывальнику.