Восточный проект

Незнанский Фридрих Евсеевич

Грязнов не особенно и возражал: «колоть» этих «дуболомов» — занятие долгое и безрезультатное, будут молчать, ссылаясь на какой-нибудь секретный приказ. Так что толку нет, пусть летят, фамилии их известны. А что все они представят прямой интерес для Службы собственной безопасности, сомнений нет, это только им кажется, что опасность для них миновала…

А сам Александр Борисович в паре с Грязновым взялся за допрос Рауля Искандеровича. Все-таки игра в плохого и хорошего следователей, сколь она ни банальна, всегда имеет свои явные преимущества перед обычным — скучным и утомительным — допросом, особенно если допрашиваемый субъект обладает самонадеянным и наглым характером. Жесткий напор — с одной стороны, и учтивая мягкость — с другой путают подозреваемого, и он начинает совершать тактические ошибки.

Вот и с Саркисовым они поступили так же.

Грязнов напирал на показания свидетелей, уличавших подполковника в противозаконных действиях по признакам совершенно конкретных статей Уголовного кодекса. И требовал чистосердечных признаний о том, кто ему поручил совершить эти преступления. О его подчиненных Вячеслав

как будто напрочь забыл. И выходило так, что Рауль действовал чуть ли не в одиночку. Сам взрывал корпус упавшего самолета, сам украл и спрятал «черные ящики», сам убивал министра, угрожал и избивал свидетелей в поселке. А кто с Раулем был? Наверное, никого, раз свидетели не показывают. Какие-то неизвестные в камуфляже. А откуда они взялись, это надо Рауля спрашивать, может, он навербовал местную братву! Абсурд? Да, но чем абсурднее выглядели обвинения, тем больше убеждался подполковник, что его действительно готовы сделать крайним. Или, как говорят старые уголовники, пустить впереди себя паровозом. Другими словами, заставить одного ответить за преступления всех. Причем никаких даже намеков на обвинения в адрес Смурова или Митрофанова не звучало. Да они ведь улетели в Москву, оставив его, Рауля, отвечать тут.

Итак, сперва Саркисова с большой охотой и заметной «живоглотской» такой радостью добивал Грязнов. При этом он не стеснялся в выражениях, когда речь «совершенно случайно» зашла о реакции на его ухаживания за Анастасией Масловской. Более презрительной, унизительной характеристики для «гордого кавказского мужчины» Рауль определенно никогда не слышал — даже от лютых врагов. Но Грязнов добивал его, наслаждаясь нравственными муками Саркисова, иезуитски буравя его самолюбие и честь. Это в том случае, если она у него еще сохранялась. И грозил закатать за такой Можай, что от него духу не останется.

Что же касалось Турецкого, то он слушал, морщась от неудовольствия, явно испытывая неприятие к тому, как распоясался и грубо, по-хамски, вел себя милицейский генерал. Александр Борисович словно подчеркивал всем своим видом, что категорически не разделяет такого метода ведения допроса, что это не по-мужски, что ему одинаково противны и тот, и другой. Но возражать генералу милиции, останавливать его, тем более стыдить, он не собирался.

Наконец, Грязнов будто выдохся и сказал, что ему отвратительна эта «гнида» и он сходит покурить, чтобы хоть пяток минут не общаться с этим… Окончание своей матерной фразы он произнес, уже выходя за дверь камеры.

Турецкий долго молчал, как бы переваривая услышанное. Потом с сожалением уставился на бледного от ярости Рауля, — казалось, его ястребиный нос еще более заострился. И наконец, начал:

— Я не испытываю к вам, Рауль Искандерович, никакого сочувствия, можете мне поверить. Но я такой же мужчина, как и вы, я исполняю свои обязанности, как это, я понимаю, делали и вы. Разница только в том, что вы, как было сказано, совершили ряд уголовных преступлений, а я вынужден копаться в этом вашем, извините, дерьме, чтобы выяснить не кто совершил, это уже однозначно, а кому оно было нужно. Вот в чем разница, понимаете? Вы — исполнитель, вы свое получите, и мне в высшей степени безразлично, будут вас потом терзать муки совести за погибших от вашей руки мужчин, оставивших после себя вдов, сирот и так далее. Я понимаю, когда идет война, мы, мужчины, принявшие присягу, к сожалению, обязаны, точнее, вынуждены обстоятельствами совершать грязные поступки, преступления, но нас и судят за них. Правда, не всех и, как правило, не тех, кто отдает приказы, вам это известно ничуть не хуже, чем мне. А может, и получше, у вас подготовка отличная… Так вот, на войне, говорят, как на войне. А здесь у вас что? Враги сожгли родную хату, да? Какая вам, извините… к матери, разница, куда пойдет нефтепровод — в Китай или в Японию? Ваша личная нефть, что ли, потечет? Или, может, «трубу» проложат через ваш скромный огородик? Нет? Ну так пусть своими делами занимаются политики. Вам-то что? Или ваше руководство решило так: Смурову и его свояку Митрофанову помешал министр Сальников, у которого в свое время тот же Смуров увел жену. А теперь обнаружилось, что и взгляды у них, видите ли, разные на то, куда нитку тянуть? Вот вы по их приказу и убрали министра, причем не его одного, который, собственно, и мешал им, а сбили к едреной матери сразу самолет, чтоб не мелочиться… Нашли мы и ненормального летчика в «Звягино», которому вы с Митрофановым отстегивали гонорар, и пулемет его нашли, и пули, вынутые из корпуса самолета, идентифицировали. Знаете, какое теперь на вас с Митрофановым досье? Во!

Турецкий, как вчера Настя, показал руками объем досье. Саркисов молчал, но на скулах его продолжали играть желваки. Прежде он напряженно молчал, как бы намеренно, так можно было подумать, выводя из равновесия Грязнова, но теперь ровный, спокойный и рассудительный тон Турецкого добивал его своей логикой.

— И Поройкова из вашей команды, закладывавшего взрывчатку в Домодедово, мы тоже достали… — Тут лукавил Турецкий, но ведь Рауль не мог проверить его слова. — И знаете где? Сергей Юрьевич с драгоценной супругой своей Лидией Петровной в турецком городе Бодрум проживал, в четырехзвездном отеле «Марина Гранд Резорт». Мы туда своего оперативника откомандировали. И должен вам сказать, операция прошла на редкость удачно. Пока Сергей Юрьевич пропивал, извините, свой гонорар, милейшая Лидия Петровна, сердитая на мужа, выдала его нашему симпатичному оперативнику, что называется, с потрохами. Не повезло бедняге. И ведь хорошие деньги получил… Бывает… Да, поначалу он запирался, но его все механики, что с бортом в тот день работали, опознали и показали, чем и как он занимался. Мне передали, — Турецкий заулыбался, — что он молчал до тех пор, пока ему не объяснили, что будут судить по признакам

двести пятой статьи УК — за терроризм, а вы же знаете, особо опасное и совершенное по предварительному сговору, тянет на двадцатку. А в иных ситуациях — и на пожизненное. Смягчающих обстоятельств там практически не бывает. Терроризм есть терроризм, любые присяжные это прекрасно понимают. Вот и в вашем случае, Рауль Искандерович, ситуация складывается аналогичная. Но самое пикантное будет заключаться в том, что Смуров, хотя он и попытается скрыться от следствия, но мы не позволим ему этого сделать, на солидный срок не тянет. Организатор он или посредник, все равно у меня лично против него фактически нет серьезных обвинений, нет свидетельств. И опять, как в анекдоте, кроме его же собственной жены, у которой кое-что на него набралось, заинтересованных в том, чтобы он прочно сел, у следствия не имеется. Так, по мелочи, да и адвокаты поработают, не дадут засохнуть мальчонке. Максимум, думаю, на пятерик прокурор ему натянет, да и то половину потом скостят. А отправят его, разумеется, в «красную» зону, будет он учиться детские рубашечки кроить… С Митрофановым — несколько иначе. Хотя и есть свидетельства против него, но он своими-то руками никого не убивал. Передавал чужие приказы — да. Сам приказал организовать диверсию против самолета министра — было. Сфальсифицировал вашу чеченскую командировку — тоже известно. Наконец, в «Звягино» нашел пилота, которому и приказал сбить правительственный самолет, за что хорошо заплатил. Деньги у Валентина Ивановича Самохвалова мы, разумеется, изъяли, без малого десять тысяч долларов. Щедро платит заказчик — не свои же собственные Митрофанов отдавал. И не смуровские, хотя тот на взятках вполне мог сделать себе приличное состояние. Значит, чьи? Интересный вопрос, правда?.. На допросе Самохвалов, как и его начальник Бабаев, тот однорукий, бывший Герой Советского Союза, подробно все рассказали. А вот вас, Рауль Искандерович, они почему-то назвали чеченцем. Заметили парадокс? Для русских все кавказцы практически на одно лицо, как китайцы. А те про нас то же самое говорят… Но опять же… вы меня слушаете?.. — Саркисов машинально кивнул и тут же нахмурился: реакция была им явно не предусмотрена. А Турецкий, словно ничего не заметив, продолжил: — Ну, деньги ваш Митрофанов передал якобы на ремонт старой техники, это понятно, при этом на патриотов ссылался и клеймил демократов, продавших Россию. А про вас свидетели показали, что вы им угрожали, пистолетом в носы тыкали… Про второго же спецназовца ничего не могли сказать, не запомнили, тот был как бы в стороне. К слову, о пистолете. Все сошлось, именно из вашего пистолета и был застрелен Сальников. А потом, как мы узнали в военном госпитале, вы сами отвезли «хладеющий труп» к Есаулову, где судебный медик Сорокин ловко замаскировал пулевое входное отверстие. А наша Настенька, умница, нашла пулю, и мы ее идентифицировали к вашему пистолету. Тютелька в тютельку! Смотрите, сколько вы ошибок налепили! А все почему? Хотите знать?

— Ну?

Это было первое слово, произнесенное Саркисовым за все время допроса. Ничего, лиха беда — начало…

— Потому что работали нагло и вслепую. Подставил вас, не предупредил Митрофанов, что такое убийство, как это ему было твердо обещано и Смуровым, и тем, кто повыше, на тормозах спустить не позволят. Вы ж светились направо и налево, даже не скрываясь. Одна ваша дурацкая история с Настиной сумочкой чего стоит! Мы ж после ужина, вернувшись в номер к Грязнову, составили подробную схему, как все должно произойти, а вы прошли по ней один к одному! Просто мы мотоцикл не предусмотрели, решили, что нападение произойдет позже, когда она одна пойдет домой. Но вы поторопились, ничего страшного. Кстати, Вячеслав составил себе коллекцию «жучков», которые он ежедневно изымал в своем номере. Следовательно, и мы еще умеем работать… Ну что, Рауль Искандерович, сделать вывод за вас, или вы сами попробуете? — с усмешкой спросил Турецкий.

Но тут не совсем вовремя зашел Грязнов. Увидев «мирно беседующих» Турецкого и Саркисова, он едва не задохнулся от злости. Даже кулаки сжал, будто собирался кинуться на задержанного.

— Чего ты с ним, Александр Борисович, ля-ля разводишь?! Он только один метод понимает!

— Погоди, не суетись, — поморщился Турецкий. — Мы не трепом занимаемся, а я Раулю Искандеровичу его перспективы попытался нарисовать. А вот удалось или нет, не знаю. Хотя было бы любопытно… — Александр Борисович поднялся, потянулся, подошел к Славе и спросил, не обращая внимания на Саркисова:

— А ты еще раз с истребителем-самоучкой сегодня беседовал?

— Ну а как же! Можешь взглянуть на его новые показания. Только я теперь думаю, что самому ему нам вряд ли удастся предъявить обвинение. Этим, — Грязнов кивнул на Саркисова, — да, а ему не получится.

— Что, так плох?

— Да не то что плох, но адвокат потребует в обязательном порядке провести с ним судебно-психиатрическую экспертизу. Ну и загонят его потом в «психушку». Полежит, поколют — выпустят, стандартный случай. А раз так, на этого повесим, кто-то ж отвечать должен? Ну, чего молчишь, Саркисов? Сказать, как тебя Настя назвала? Засранцем, так и просила передать при случае, что я с удовольствием и делаю.

Неважно, что не про Саркисова, а про Смурова говорила Настя, но Рауля прямо-таки подбросило на стуле. Он вскочил и заорал хриплым, срывающимся, странно лающим голосом, в котором, наконец, проявился акцент:

— Я трэбую, чтоб он прэкратил издевательства! Я трэбую прокурора!

— Ах, он «трэбует»! Слышь, Сань, ты ж по должности — прокурор! Первый помощник генерального, это — ого! Прими, сделай милость, от него жалобу, а потом мне отдай, я ею подотрусь, как он в свое время показаниями свидетелей в поселке Рассвет… Что, уже не хочешь писать? Твое дело… А давай-ка, Сань, мы его к уголовным сунем? Поспит после приятной любви ночку у параши, завтра шелковым будет. Умолять станет, чтоб его выслушали… Сядь, стервец! — рявкнул Грязнов.