Восток
Шрифт:
— Ура! — дружно взревел строй. — Майору Юнакову слава!
— Но это не означает, что все могут разбежаться в город по девкам или нажраться самогону. Все в меру. Подведете училище — пожалеете. Еще вопросы есть? Отдыхайте.
Он четко повернулся и направился к выходу. Команды никто дожидаться не стал, строй моментально распался на отдельные кучки.
— Я не очень ошибаюсь, — задумчиво сказал Черемисов, — мы получили неофициальное разрешение выпить? Главное, из казармы носа не высовывать. Пошли, Ян, тяпнем.
— У тебя есть? — с надеждой спросил моментально появившийся рядом Зибров. Он всегда
— У него есть, — хлопая Яна по спине, сообщил Черемисов. — Великий день — двадцать пять лет со дня появления на свет. В каптерке спрятал? Гусева еще покличем и посидим спокойно, без остального коллектива.
— Это не самогон, спирт медицинский. Я еще подумаю, стоит ли делиться.
— Стоит, конечно, стоит! Давно пора опровергнуть миф о польском скупердяйстве. Ведь врут? Для товарищей ты все отдашь! Зибров, а ты почему до сих пор не принес банку с тушеным мясом? Занюхивать рукавом я категорически отказываюсь. Иди-иди. Хлеб с меня.
— Откуда ты все знаешь? — восхитился Ян.
— Потому что я настоящий старший сержант. Не просто так. Все знаю, все вижу и обо всем молчу. Если со мной делятся.
— Я был уверен, что убьют, — опрокинув стакан в бездонную глотку, сказал Гусев.
Из этого медведя можно было запросто двух Янов скроить, даром что он никогда не жаловался на рост и вес. Полтора — так точно. Именно из-за размера и своей силы Гусев был страшно добродушен и спокоен. Довести его до ярости представлялось большой проблемой. Впрочем, никто и не пытался всерьез. Одного поломанного чисто случайно турника на занятиях по физподготовке всем хватило для глубоких раздумий. Оказаться на месте толстенного деревянного бруса, сломанного как спичка, никто не желал.
— Поэтому и смерти не боялся. Как Аллах решит. Иншалла. Придет срок — ничто не поможет. Значит, еще не время. Будем жить.
— Есть в простых людях своя прелесть, — иронично подтвердил Черемисов. — Все дело в отсутствии развитого воображения.
— Пошел ты, — добродушно сказал Гусев. — Балабол. Сколько у тебя классов? Пять, шесть? Шибко образованный, шайтан.
— Нет, правда. Без дураков. Я боялся. Все боятся. Ты? — спросил Черемисов Яна.
— Мой лейтенант, — усмехнувшись, ответил тот, — в паршивом настроении иногда выдавал стихи. Рифма вечно хромала, зато крайне жизненно. Приблизительно так. Если кто в тылу говорит, что не испытывал страха, — врет. Не был он на войне. Дьявол, забыл, как там дальше. Короче, мы все одно выполним приказ, а потомки скажут: «Бесстрашные предки были».
— Не звучит в твоем пересказе, — авторитетно указал Зибров. — Зато идеи правильные. Знает, о чем говорит.
— Ничего не поделаешь, не запоминаю я стихов. Устав сколько угодно, а стих вроде проще, даже оцениваю, а не сохраняется в памяти. Не мое это. Иной раз слышишь «кровь — любовь» — и аж воротит. Все правильно построено — и не цепляет. А эти мне понравились. Не за правильность или идею. Там душа видна. Каждый из нас хотел выжить на войне. Каждый хотел дожить до мира. А бояться… В бою — нет, — сказал, подумав. — Некогда. Пока делом занят, и думать нечем. Тело само соображает и в подсказках
— У всех бывает, — подтвердил Зибров. — Разливай, чего телишься. Иногда прямо печать на лице.
Черемисов заржал:
— У тебя и так имеется.
— Да пошел ты. Подумаешь, рябой, зато шустрый. Правду говорю. Заранее знаешь — этот не жилец. Вот и думаешь: а у тебя такого нет? Не, вы как хотите, а я любыми путями домой. С меня на всю жизнь хватит. Хочу тихой семейной жизни.
— Какое домой! — удивился Ян. — Мы влипли. С временным званием можно под приказ. Для постоянного совсем другие правила. Теперь лет десять под погонами. Солдат распустят, а нас — один ваш Аллах ведает когда.
— Не каркай, — с отвращением возмутился Черемисов.
— А что? — удивился Гусев. — Я согласный. На готовых харчах и с жалованьем. Не стреляют, в атаку ходить не надо. И нечего рожу кривить. Попробовал бы, как у нас, покорячиться. На маленьком клочке земли три семьи. Еле на прокорм хватает, а уж купить обновку — так одни мечты несбыточные. Не-а, в армии лучше.
— И думать не надо, — сообщил неизвестно кому Черемисов.
— Дурак. Надеешься, война кончилась — тебя с твоими наградами заждались? Кому ты нужен? По первости порадуются, песни споют, стакан нальют, а потом — работать до седьмого пота. Никто за тебя кормить семью не станет. Ничего не изменится. Только хуже станет.
— Это почему?
— Люди к крови привыкли и бояться начальства разучились. Однова живут — война спишет. Она кончилась, а привычка осталась. Что раньше кулаками выясняли или глоткой брали, так сейчас сразу завалят, — убежденно сказал Гусев. — И я с превеликим удовольствием кой-кому башку оторвать в родной деревне не прочь. Не хочу, но ведь терпеть не стану.
— Испортила нас война, — объяснил Ян. — И хуже всего — нам незаметно. А вот люди скоро шарахаться станут. Всегда ждешь — потом будет лучше. А это еще неизвестно.
О, какими были б мы счастливыми, Если б нас убили на войне… [8] —продекламировал.
— Поэт, — с отвращением признал Черемисов. — Додумался твой лейтенант тоже такую хрень писать.
— А что, неправда? Война кончилась, счастье всеобщее настало? На фронте говорить можно, не опасаясь доносчиков. Где враг, всем известно: за нейтралкой. А завтра начинается новая-старая жизнь. Что нам до того, что генерала объявят гением и великим полководцем? Нам посчастливилось остаться целыми и живыми. Вот и все. Ордена кушать не станешь. Разве по пьяни хвастаться и жаловаться, когда зажали. Кому-то вручили — тебе нет.
8
Стихи А. Межирова.