Вот и управились к празднику (сборник)
Шрифт:
– Ну, раздевайтесь, – радостным голосом говорила хозяйка.
Старик дернулся навстречу дорогим людям, споткнулся на ровной половице.
– Здорово, сынок!
Неловко обнял сына и внука. Стоя в узком коридоре и загораживая дорогу, улыбался широко открытым ртом, рассматривая их с ног до головы. И ничего не нашелся более сказать:
– Какой же ты вымахал, внучек, большой! – голос его дрогнул, по щеке поползла крупная слеза. – Встретил бы на улице – не узнал. Ты только посмотри, бабка.
– Слушай, старый, ты отойди, дай людям раздеться, – ворчала жена, не забыв однако о деле. – Я тебя куда
– О Господи, Боже ты мой, – спохватился Василий Петрович, – я сейчас.
Наскоро переоделся, взял черную вельветовую сумку, деньги и, выслушав наставления, скрылся за дверью.
Не успели гости выложить подарки, как дед уже докладывал:
– Все купил, как просила, на одной ноге долетел, беспокоился, чтобы ты не осерчала, – бормотал он.
– Цыц ты, старый, иди посиди с гостями, не мешай. Не толкайся без толку по кухне.
Через пять минут Василий Петрович уже в новом спортивном костюме и теплых сапогах гордо вошел в кухню. Сын с внуком, глядя во все глаза и улыбаясь, наблюдали за ними из дверного проема.
– Вот, посмотри, – с нескрываемой гордостью, широко разводя в стороны руки и пританцовывая, радовался он, – Вовка с Сашком подарили.
– Ой, сынок, да зачем вы, старые мы стали, ничего нам не надо уже, а ему тем более, надолго ли, через неделю уделает. Стирать не успеваю.
– А это тебе, бабушка, – и Саша, пытаясь соблюсти торжественность, вручил ей такие же сапоги, как и деду, только размером поменьше.
– Подожди, внучек, подожди, – засуетилась она.
Подошла к умывальнику, быстро вымыла руки, потом долго их вытирала полотенцем, внимательно глядя на сапоги.
Бережно взяв подарок, ощупала, осмотрела со всех сторон, потом примерила.
– Ну, вроде бы хорошо, в самый раз. Спасибо, деточки, дай Бог вам здоровья.
– Ты на костюм посмотри, на костюм, – не унимался дед.
– Слушай, старый, ты сними его, сейчас обедать будем – уделаешь весь.
– Да брось ты глупости говорить, – возмущался тот.
– Не надо, пусть в нем посидит, – в один голос попросили гости.
Старуха молча махнула рукой.
Дом враз оживился, как оживает весенний лес от прилета птиц. В нем стало даже светлее. На столе в тарелках появились соленья, дымящаяся картошка и ароматные пельмени, а хозяйка все не отходила от плиты.
Гости, изголодавшиеся в дороге, с удовольствием присели к столу.
– Ты сыну с внуком-то налей в честь праздничка.
– Сыну налью, а тебе, внук, еще рано.
– Да мы с собой тоже привезли одну, – спохватился Владимир.
– Не надо, – остановила его мать. – Сиди, Вовка. У меня есть, для вас берегла.
Открыла крышку подполья, спустилась вниз и, пошарив где-то вдали рукой, извлекла бутылку хлебной самогонки.
– Вот это дело другого рода, – воспрянул духом Василий Петрович.
Глаза его светились. Сегодня в дом пришел праздник.
– Ну что, сынок, давай трахнем чуток, за встречу. Спасибо, что приехали, не забываете стариков.
– Как же забудешь, восемьдесят – это не шутка, дед, – солидно вставил внук.
Нина Васильевна стояла рядом с мужем, забыв обо всем, и только разглядывала гостей. Лицо ее разрумянилось, седая прядь волос выбилась из-под повязанного поверх головы платка.
«Родная наша мама…» – глядя на нее, думал Владимир.
– Вот и управились к празднику…
Владимир поднял голову: чисто убранные образа, блестящие в ярком дневном свете глаза Божьей матери смотрели на него. И хоть с детства никто не учил молиться, ему вдруг захотелось перекреститься. Он взглянул на мать и с удивлением для себя заметил, что ее взгляд чем-то напоминал лик иконы.
– Лесокомбинат, где я отработал почти всю свою жизнь, совсем развалился, – заговорил отец. – Последнее грабят, по домам растаскивают. Так мало того, еще и жгут. Все прошлое лето горел нижний склад. От дыма задыхались, пока осенью дожди не залили да снег не выпал, – лицо его раскраснелось, глаза посоловели, на лице выступили мелкие капли пота.
– Да, да, батя, – рассеяно отозвался Владимир, – видели, что осталось от комбината, до самой Кии все чисто. Ни одного крана не видно, ни штабеля леса.
– Да! Переменилась власть: была твердая с матерком, а теперь помягче, да с ветерком. Как ветром выдуло склады с пиломатериалом, технику лесозаготовительную куда-то унесло. Не устояли и сами цеха. Сначала ночью, а потом и в открытую посдирали с них шифер, поснимали с петель ворота, обрушили перекрытия, сейчас стены разбирают, – отец говорил о близком, наболевшем.
– Теперь обратного пути нет, батя, – ответил наконец Владимир.
Василий Петрович опустил мутные, выцветшие глаза и, тяжело вздохнув, развел руками:
– А ты знаешь, сколько лет все это строилось, сынок, сколько мы работали? – не унимался старик. – Каждый год то бревнотаску новую построим, то цех или гараж. Старались люди, начальство ругалось, ночами не спали, сутками работали, чтобы успеть вовремя объект сдать. Если план не выполнили по вывозке, отгрузке или тарной дощечке, ругань до самого Кемерова стоит. На партсобрании с начальства стружку снимали, только держись. А теперь тишина. Никому ничего не надо. Жалко сил, потраченных напрасно. Хоть я и на пенсии, но душа болит, глядя на эти безобразия.