Вот и управились к празднику (сборник)
Шрифт:
– Папа сказал, что это «мерзость запустения», – вставил Саша.
– Это не я. Это в Евангелии написано, – поправил Владимир.
– Знаешь, внучек, хоть я в Бога и не верю, с детства не приучили, а теперь вроде и не к чему, но сказано верно.
Он вытер ладонью рот, тяжело вздохнул:
– Ну, а ты, сынок, на своем заводе будь построже с подчиненными, не распускай их. Себя не жалей, но и их не щади. Помяни мое слово, как только их в ежовые рукавицы возьмешь – сразу станут работать на совесть. Народ у нас порядок любит, а порядок должен быть во всем. Не дай Бог, разбалуется люд от безнаказанности и вседозволенности,
Нина Васильевна молча кивнула.
– А вербованных сколько тогда было, со всей страны, живицу собирали и лес заготавливали. В общаге жили, иной раз последние штаны в карты проиграют или пропьют, но чтобы в чужой дом залезть – никогда. Хоть и звали их местные жители несправедливо обидными словами – «суки вербованные». А теперь? Живи и бойся, днем на крючке сидим вдвоем со старухой. Теперь же не пьют, а колются. А что пьем? Вся водка с гидролизного завода, закатанная на соседней улице.
– Да, да, правда, – поддакнула жена, – сволочи, что делают, спаивают людей поддельной водкой. Сколько же люду померло. Сами дома строят, на машинах ездят, а люди страдают. Вот душегубцы. Ты Афендиковых помнишь, сынок?
– Не припоминаю что-то, – покачал головой Владимир.
– Ихний Лешка сгорел от водки с неделю, наверное, назад.
– Да уж месяц прошел, – возразил дед.
– Ну как месяц? Вот недавно же было.
– Как же недавно? Еще до восьмого марта схоронили.
– Ну ты еще будешь со мной спорить! – не унималась бабка.
– Да что с тобой говорить? – махнул рукой дед и хитро подмигнул. – Наливай, сынок.
И взяв стопку, громко запел:
Выпьем за Родину, выпьем за Сталина,Выпьем и снова нальем.– Ну ты тише, дед, не шуми, – успокаивала жена.
– Да отстань ты от меня, не видишь, сын с внуком ко мне приехали. Могу я хоть один раз в жизни посидеть спокойно?
– Не к тебе, а к нам, – возмутилась жена, – ну вы кушайте, кушайте, не обращайте на него внимания.
– Мам, спасибо. Все было вкусно, мы больше не хотим, а ты не уделяй ему слишком много внимания.
– Бабка, тащи еще одну, – не унимался Петрович. – Сын выпить хочет.
– Хватит тебе, старый, совесть имей, перед внуком не позорься. Иди лучше поспи.
– Ну что, сынок, грустный сидишь, давай стопку налью, – глаза его осоловели окончательно.
– Спасибо, батя, мне хватит, да и тебе тоже, – твердо сказал Владимир.
– Ты супротив отца шибко не петушись. Не будешь? Ну ладно, тогда я пойду.
Губы его обиженно затряслись. Царапая ногтями по лысой голове, смотрел то на бабку, хлопочущую у печи, то на довольных, улыбающихся сына с внуком, сидящих напротив за столом. Не найдя в их глазах ни понимания, ни сочувствия, медленно поднялся и, держась за крышку стола, потом за печку, вышел из кухни.
– Пусть поспит. Вот видишь, Вовка, человеку восемь десятков, а пьет так, что молодые не угонятся.
Она вышла в коридор и крадучись заглянула в спальню. Убедившись, что муж лежит на кровати, продолжила почти шепотом:
– Всю душу вымотал… тут я его с женщиной прихватила.
– Да что ты?!
– Да, да, ты не думай, что он старый, он притворяется. Ушел давеча в магазин – и с концом. Нет и нет его. Ну, думаю, дай погляжу, где он потерялся. Дохожу до проулка – стоит. Какая-то баба с ним, не знаю. Да так улыбается ей, так разговаривают тихо, как два голубка. Я кричу деда, чтобы домой шел, а она поворачивается, злая такая и на меня: «Ты что за нами следишь тут, поговорить не даешь?» Я оторопела, не знаю, что и делать, что сказать. А он нет, чтобы за меня вступиться, одернуть ее, стоит, смеется, как дурачок. Во придур какой твой батька.
– А женщине-то этой сколько лет? – подивился Владимир.
– Да лет пятьдесят, наверное. Ты завтра поговори с ним по-трезвому. Обязательно поговори.
Владимир замялся, не зная, что и сказать, отвел глаза в сторону, боясь неосторожной улыбкой или жестом обидеть мать, сожалеюще пожал плечами и задумался: вот так задача… И мать жалко, и отца обижать не хочется. Обычно родители детей воспитывают, а здесь наоборот получается.
Мать доверчиво и смущенно смотрела на него, украдкой смахнув нечаянно набежавшую слезу.
Выручил Саша:
– Пап, мы сегодня пойдем к тете Любе?
– Да сидите вы, отдохните с дороги, – засуетилась она, вставая, – они тоже только с работы приехали.
– Да уж отдохнули. Пойдем сходим, – настаивал Саша.
Владимир глянул на часы.
– Ладненько. Можно и сходить. С Анатолием заодно пообщаемся, давно не виделись, – рассудил он.
Смеркалось. Дул порывистый ветер, изредка пробрасывал снег, потом повалил крупными хлопьями. Минут за двадцать дошли до кирпичного двухквартирного дома. Постучали в занавешенное окно. Залаяла собака. В воротах показался хозяин. Невысокого роста, в черной кроличьей шапке, темно-синей рубашке, расстегнутой на животе, и тапочках на босу ногу. Это был Анатолий. Поздоровались, быстро вошли в дом, пока Анатолий держал рвавшуюся с цепи в ярости собаку.
– А мы вас завтра ждали, – обрадовалась Люба. – Давно приехали?
– Днем, на поезде.
– Проходите. Молодцы, что пришли.
– Мы уже с дедом пообщались, – подхватил Саша, – они с папой подарки обмыли.
– Что же я стою, – спохватился Анатолий. – Вот тут Любовь Васильевна зарплату получила за разработку методической литературы в школе. Вот, посмотри.
Владимир заглянув за печку увидел там в грязно-сером пластмассовом ящике бутылки, на черной этикетке которых большими буквами было написано «Господа офицеры».
– Не может быть, – удивленно улыбнулся он.
– Люб, скажи?
– Правда, правда, Вов, денег нет, вот нам и выдают по взаимозачету водкой. Теперь методическую литературу в стеклянной обложке муж мой изучать будет, – проговорила она.
– Люб, соловья баснями не кормят, что же мы прохлаждаемся, давай гостей потчевать.
– Ой, я не хочу, – замотал головой Саша и уставился в телевизор.
– Может, обождем? – поддержал его отец. – Мы ведь только из-за стола.
– Ни в коем случае, – с нахально плавающей на губах ухмылкой протянул Анатолий. – Люб, накрывай.