Вот идeт мессия!..
Шрифт:
– Геверет! – крикнул ей вслед хозяин лавки. – Может, тебе чем помочь?
Она не обернулась. Очевидно, она совсем не знала иврита. Да, он вспомнил – покупая жвачку, она просто ткнула пальцем в плиточки «Орбит» на прилавке.
Это была очень странная женщина.
Хозяин вышел и стал на пороге лавки, провожая ее взглядом.
На мосту она ускорила шаги, словно торопилась к остановке автобуса, но, не дойдя до остановки, взялась обеими руками за парапет, взлетела на него (давая показания в полиции, он клялся, что она именно взлетела, как ангел),
Часть вторая
Когда долго говорят о Мессии, приходит его осел…
16
Ночью опять стреляли, весело рассыпал сухие орешки пулемет, ухали взрывы, чернильная мгла Самарийских холмов обживалась звуками учебной войны.
Она не то что привыкла к таким ночам (впрочем, и привыкла, конечно, как привыкла к вагончику на сваях, к желтым валунам у порога, к дороге через хищные арабские села в машине с задраенными окнами) – просто уже не колотилось сердце со сна и рубашка не пропитывалась мгновенной испариной ночного страха.
Но – это стало уже привычкой – спросонок прихватив свою подушку, она перекочевала к мужу, забилась ему под руку, вжалась в него, свернулась под боком, как креветка.
– Ну? – буркнул он, покорно подвигаясь и плотно обнимая ее обеими руками, как, бывает, обхватываешь своего, уже великоватого ребенка, некстати заснувшего в автобусе.
– Опять война… – шепнула она.
Он придвинул ее к себе покрепче, разгреб – как щенок носом – волосы, прошелся губами по теплой шее и сказал, просыпаясь:
– Зяма, вы мне нравитесь… Вы неброская женщина, но…
Как обычно, в этот момент из соседней комнаты, где спала Мелочь, на их шепот прибежал Кондрат, вспрыгнул на постель между ними и стал Зяму отбивать. Все-таки он был страшным ревнивцем.
– В конце концов, – сказал муж, – кто здесь мужчина – я или он?
Как обычно, Кондрата с извинениями – старик, не обижайся, – пришлось выпроводить за дверь, где он минуты три еще скребся и угрожал… И когда наконец они оба уже совсем проснулись…
Зазвонил телефон.
Зямин муж зарычал и откинулся на подушку.
– Можно я его убью? – спросил он. Конечно это был Рон Кац.
– Что, не спится? – бодро заговорил он. – А мне в голову сейчас пришла дивная тема: «Евреи – кто они, откуда и зачем?»
– В каком смысле – зачем? – спросила Зяма, садясь на постели и судорожно просовывая руки в рукава рубашки, которую муж успел с нее стянуть.
– Я чувствую, вы не в форме, – приветливо заметил Рон. – Я предлагаю вам серию статей, уникальное разыскание.
– А чего там разыскивать? – невежливо спросила Зяма. – Уже разыскали и записали.
– Это вы Тору имеете в виду? – саркастическим
– Кто-кто? – нервно зевая, спросила она.
– …и те, кого сегодня называют евреями, скорее всего вовсе не евреи.
– А кто мы?
– Ацтеки.
– Понятно, – сказала она. – А евреи куда девались?
– О! Вот об этом и статья.
Зяма подумала, что скоро традиционный знак вопроса придется ставить не только на первой полосе газеты «Полдень», но и на лбах двух ее незадачливых редакторов.
– Ну хорошо… – вдруг сказал Рон Кац. – Я понимаю, мне трудно противостоять вашей гражданской и национальной трусости… Я могу предложить другую и весьма актуальную тему. Сейчас в Израиле с визитом находится кардинал Франции Жан-Мари Люстижье. Его пригласили участвовать в симпозиуме Иерусалимского университета «Молчание Господа Бога». Почему бы нам не поставить ему хорошую клизму?
– Кардиналу? – изумилась Зяма. – Но за что?
– За то, что он – урожденный Аарон Лустигер, мать которого погибла в Освенциме в то время, когда он скрывался в католической школе, где и крестился. За то, что он – один из самых серьезных претендентов на папскую тиару, за то, что эта сука посмела припереться в Яд ва-Шем и войти в Зал Имен без головного убора.
– А вам-то что, вы же ацтек! – вставила Зяма злопамятно.
Рон молча засопел. Он обиделся.
– К тому же вы представляете наше с Витей непрочное положение. Штыкерголд и так каждый месяц грозится нас уволить. А тут еще вы с вашим кардиналом.
– Штыкерголд был и остается агентом КГБ! – встрепенулся Рон. – Я готов представить доказательства и написать статью!
– Напишите по мне некролог, – сухо посоветовала Зяма. – Кстати, о доказательствах. Вы читали в последнем номере «Региона» – какую отбивную сделал из вашей теории о еврейских киргизах Мишка Цукес?
– Кто-кто? – с презрительным напором переспросил Рон. – Кто сей господин?
– Рон, – сказала Зяма примирительно, – не придуривайтесь.
– Нет, вы понимаете, что может из себя представлять человек по имени Мишка Цу… Цу… Тухес? Да он первым делом должен бежать и менять это имечко на Евгений Онегин или Станиславский… Не понимаю – о чем вообще можно сметь писать, называясь Мишкой Цукесом!
Они помолчали.
– Ну хорошо… – наконец проговорил Рон Кац оскорбленным тоном. – Евреев вы разоблачать боитесь, Штыкерголда отдать в руки Шабаку – трусите… Так дайте хотя бы поставить клизму кардиналу!
– Ставьте, – вздохнув, сказала Зяма и повесила трубку.
Ее муж так и не дождался конца телефонной беседы, заснул с обиженным выражением на лице.
Она взглянула на часы: спать уже было поздно. В четыре тридцать за ней заедет Хаим, он всегда старается выезжать улочками Рамаллы как можно раньше, до первой молитвы в мечетях.