Вот люди
Шрифт:
Взяв документы своей сестры Хуаны, Рита отправилась на аэродром. На ней была белая крестьянская блузка, простая юбка, косынка поверх схваченных ленточкой волос. Никогда раньше она так не одевалась, волосы обычно укладывала в прическу.
На аэродроме, как и всегда, было людно. Никто не обращал на неё внимания. В толпе пассажиров и их спутников подошла к самолету. Перед тем как подняться по трапу, машинально бросила взгляд на стоявших в стороне провожающих и увидела Леская. Высокий, широкоплечий, красиво одетый, он смотрел на неё, и его добродушное лицо расплывалось в радостной улыбке. И весь его вид говорил: нет для него сейчас большего
Это был тайный агент полиции, опытный, умный, жестокий. Дважды оставляла его в дураках Рита, и начальник батистовской контрразведки подполковник Фахет не мог ему этого простить. Особенно её последнего побега полгода назад. В тот раз она случайно столкнулась с Лескаем лицом к лицу на узенькой улочке. И он вот так же, как сейчас, широко улыбаясь, с издевательски вежливым поклоном согнул в локте руку и сказал:
— Не угодно ли прогуляться со мной, сеньорита?
Она была на расстоянии полушага от него, но в каком-то диком прыжке рванулась в калитку двора, возле которого они стояли, и с фантастической ловкостью захлопнула её перед самым носом Леская, успев набросить щеколду. Лескай поднял стрельбу, полицейские окружили дом, но пока им открыли калитку, она успела проникнуть в соседний двор, выйти на другую улицу и смешаться с толпой. И вот теперь Лескай смотрит на Риту, и радость распирает его.
У неё хватило воли не измениться в лице, не сделать резкого движения. Спокойно предъявила билет стюардессе. Бежать бесполезно, с аэродрома не убежишь. Но и подниматься в самолет глупо, ведь Лескай узнал её. Значит, провал. А как же с заданием Рауля Кастро? Он ведь думает, что через два часа она будет в Сантьяго.
У Риты Диас не было ни одной минуты для раздумий. Решение надо принять мгновенно.
В таком тягчайшем положении она оказывалась в жизни не один раз. Она выросла на кубано-американской сахарной плантации. Слово «кубано» можно было отбросить, оно говорило лишь о территории, на которой находилась эта крупнейшая на Кубе сахарная компания, принадлежавшая американцам. Компания имела тысячи гектаров земли, где выращивался сахарный тростник, имела гигантскую фабрику для его переработки, свой порт, свою железную дорогу.
Отец Риты и её два брата были рабочими на этом заводе, известного большими революционными традициями. В тринадцать лет она впервые расклеивала листовки. Когда ей исполнилось семнадцать, вступила в коммунистическую партию. С тех пор каждый час её жизни был связан со смертельным риском. Так прошли не день, не год, не пять лет. Ей было тяжелее, чем подпольщикам, находившимся на нелегальном положении. Она должна была жить и работать открыто. Она должна была так работать, чтобы никакая полиция не могла к ней придраться. И ни разу она не дала в руки полиции хоть какой-нибудь повод для обвинения.
В 1956 году нелегально ездила на Международный женский съезд. Побывала в нескольких странах. Когда вернулась на Кубу, здесь уже шла открытая борьба против американцев и батистовского режима. Не имея никаких фактов о деятельности Риты Диас, полиция своим собачьим нюхом чуяла что-то неладное: ищейки, наблюдавшие за ней, потеряли её след и долго не могли найти. Снова арест. Ей ничего не могут предъявить. Ей задают только один вопрос: где она была? Допрашивает подполковник Фахет, допрашивает лейтенант Кастаньо, допрашивает сержант Лескай. Допрашивают долгими часами, сменяя друг друга, не давая отдыха ни днем ни ночью. Систематически устраивают провокации.
Обычно
Так ведут на расстрел. Её приводят к Лескаю, и он говорит:
— Это последний допрос.
Рита оглядывает конвоиров, которые держат наготове оружие, и с любопытством спрашивает Леская:
— Зачем столько людей? Я ведь не убегу.
На специальной машине — два тюремщика впереди, по одному с боков — её везут на Гаванский аэродром. На военном самолете под усиленной охраной отправляют в Ольгин и сажают в камеру умалишенных. Неделю не выпускают оттуда. Потом веут на допрос, и снова перед ней Лескай.
Всё это далеко позади… Она ступает на трап самолета. Надо что-то немедленно придумать. Странно, но Лескай не трогается с места. Надо придумать. Так вот почему эта собака стоит и улыбается: с двух сторон её крепко хватают за руки и тащат в полицейскую машину. Лескай стоит на месте и хохочет. А она кричит. Изо всех сил кричит:
— Я Рита Диас, я Рита Диас, я ни в чем не виновата! Я Рита Диас, за что вы меня!
Она вырывалась и кричала беспрерывно, и продолжала кричать, когда её втащили в открытую машину. И всю дорогу, уже совсем охрипшая, она кричала:
— Люди! Я Рита Диас! За что они меня! Я Рита Диас.
Ольгин — небольшой городок, и эту историю немедленно узнали все. Узнали, что на аэродроме арестовали какую-то Риту Диас. Узнал и Рауль Кастро и нашел другой способ предупредить товарищей из Сантьяго. Вот на это и рассчитывала Рита. Потому и кричала до изнеможения, чтобы дошел этот крик до Рауля Кастро. Снова допрашивал её Лескай. И снова никаких фактов у него не было, но он измывался над ней, мстил злобно и подло.
В первые дни после революции Рите Диас доложили, что подполковник Фахет бежал в США, а Лескай пойман, она может его допросить.
— А как он ведет себя? — спросила Рита.
— Трус, — ответили ей. — Говорит, что не знает вас. Но когда сказали, что вы придете, он забился в слезах, закричал: «Не надо, не надо, я всё расскажу сам».
— Значит, и незачем мне идти, — улыбнулась Рита. Больше она не интересовалась судьбой Леская.
В Сантьяго мы узнали, что в течение ближайших дней не предвидится каких-либо совещаний или встреч, на которые могла бы приехать Рита Диас. Мы отправились к ней в Гуантанамо.
Здесь уже не та магистраль, по какой ехали в Сантьяго. По узкой извилистой дороге долго поднимались в горы. И вот мы уже в горах. Сьерра-Маэстра. Знаменитые, исторические горы. Глянешь вниз, и кажется, летишь на самолете.
Проезжаем местечко Сонго. И знаменитые казармы Сонго со следами пуль и снарядов. Бои при Сонго в 1958 году — тоже страница кубинской революции. Здесь мы ненадолго остановились и впервые обратили внимание на ещё одно завоевание кубинской революции. По улице шла группа негритянских девушек. Модно одетые, хорошенькие, кокетливые. Мы привыкли: негритянки — это олицетворение нищеты. Загнанные, затравленные, оборванные. Я видел их в Сингапуре, видел на острове Пенанг, в порту Джорджтаун. Негритянские дети там голые, голодные, грязные, разъедаемые болезнями. Но здесь в маленьком поселке Сонго мы видели негритянских детей в белых костюмчиках и ярких платьицах, веселых, шаловливых, счастливых. Это негры Кубы. Это победа Кубы.