Вот мы влипли!

-Megan-

Так, спустя несколько минут, они поднялись на самую вершину холма. Оттуда открывался прекрасный вид на город. Однако, с собора Сердца было бы все видно намного лучше, но с подобной целью туда было запрещено входить, церковь как никак, а не смотровая площадка.

На вершине холма сидела пара человек, девочка и мальчик лет десяти, активно что-то обсуждающие, и две девочки лет двенадцати.

Джувия подошла к ближайшему дереву и села, облокотившись на него. Грей последовал ее примеру.

– Здесь прекрасно. – Улыбнулась Джувия, – я впервые чувствую себя свободной.

– Я знаю о твоем нелегком прошлом, но неужели даже в какие-либо праздники ты не чувствовала себя так, как сейчас?

– К сожалению нет. Даже в самые счастливые моменты я всегда знала, что это время непременно закончится, я вернусь домой, где меня не любят, и все будет по-старому. Я погружусь в пучину апатии, навеваемой серыми,

непримечательными буднями. А вы… – вновь запнулась Джувия и отвела взгляд, – ты стал для меня чем-то, что вернуло мне желание жить. Слова того старичка, моего соседа по камере, которого должны были казнить, ободрили меня, подтолкнули к решению совершить побег. А твоя доброта не дала мне погибнуть на просторах свободы, где я оказалась. Спасибо тебе, – девушка улыбнулась легкой, непринужденной улыбкой и посмотрела в глаза Грею, – мне весьма интересно, почему ты мне помог. Конечно, если не хочешь или не доверяешь мне, можешь не рассказывать, я не требую, но мне было бы интересно узнать.

– Нет, что ты. Дело не в доверии или не доверии, я расскажу, если ты хочешь узнать. Я отношусь к магии весьма спокойно. Я всегда пытаюсь освободить людей от казни, если они не виновны в этом. Мою мать обвили в колдовстве и сожгли на костре. Она не была ведьмой, она была целительницей. Хорошо разбиралась в лечебных свойствах всяких трав, как Полюшка. Но это никого не интересовало. Мой отец был охвачен горем и стал пить. Я бы пропал в этой обстановке. Либо отец бы меня ударил, находясь в нетрезвом состоянии, либо я стал бы воровать, либо сам бы начал пить. Моя, кажется, двоюродная тетя забрала меня в Эру. В столицу Фиора. Она отдала меня в гимназию, где я научился математике, химии, физике, астрономии, музыке, истории, фехтованию, этикету, даже искусству. И языкам. Я свободно владею такими языками, как немецкий, французский и итальянский. Хорошо разбираюсь в отечественной и зарубежной поэзии. Инквизитором я решил стать сразу же, как узнал, кто они такие. Я всегда стремился к справедливости. Поэтому моей целью стало снимать обвинения с каждого, кто не виноват в колдовстве или ереси. Я познакомился с Нацу, мы стали друзьями. Дальше к нам присоединился Гажил. Он родился и вырос в Эре, в Фиоре. Как и Нацу, кстати. А потом и Фрид, которого унылые туманы Англии вгоняли в тоску, и Лексас, приехавший из Магнолии. Ну и самый последний Джерард, то есть Жерар. Он не любит, когда его называют английским вариантом его имени. Таких жестоких людей я, признаться честно, не встречал.

– Твоя краткая биография, увы, не дала мне ответа на вопрос. Почему ты мне помог тогда на корабле? Почему не сдал инквизиции? Я же ведьма, и ты узнал об этом.

– Но ты ничего плохого никому не сделала. Значит, тебя нет смысла убивать. И… я сам не знаю, но что-то подсказывало мне, что ты вовсе не опасна. Что ты не преступник, а наоборот, жертва. Да и те твои слова, что магия для тебя проклятие, дали мне это понять.

– Вот как, – улыбнулась Джувия, завершая разговор на эту тему. Она чувствовала неловкое напряжение, поэтому поспешила сменить тему, – расскажи мне о своих друзьях.

– Ну, Нацу с друзьями привык вести себя как ребенок. Так он отдыхает от тех ужасов, которые воплощает в себе его работа. Он ведь много всего повидал за время своей карьеры инквизитора. С осужденными он строг, неумолим, холоден и жесток, но справедлив. Это главная его особенность. В остальном, вне работы, он, как мальчишка. Весел, добр и задирист.

– Я заметила, вы любите подраться.

– Да, это что-то вроде возможности дать выход накопившимся трудностям, эмоциям. Разрядка. Отдых. Нацу также может быть понимающим и мудрым, когда это требуется. Нашу компанию дополняет Гажил. Он тоже любит задираться и не откажется подраться. Справедлив, несколько холоден и жесток, но это ему не мешает быть смешным в компании друзей. Он любит играть на музыкальных инструментах и петь, хотя совершенно не имеет к этому таланта. Его выступления с гитарой всегда выглядят комично, но его это ничуть не смущает. Он не увлекается поэзией и прозой. Конечно, он читал во время учебы отечественные произведения, которые задавали, но через силу, из-под палки, как говорится. Зарубежными современниками и классиками не увлекается вообще. Зато любит музыку. Дальше Фрид. Он молчалив и скрытен. Я знаю, что он увлекается поэзией и прозой. Он очень любит читать и цитировать Шекспира, или разных философов, вроде Алигьери*. С нами не особо общается, ему больше по душе общение с Лексасом. Наверное, здесь сказывается небольшая разница в возрасте. Еще Фрид любит играть на фортепиано и скрипке, и у него очень хорошо получается. Лексас самый старший из нас. Из-за своего грозного вида создает впечатление человека жестоких нравов, однако это не так. Лексас любит веселье так же, как Нацу. Просто

не показывает свои эмоции так же открыто, как это делает головешка. Он мудрый и всегда может дать стоящий совет, если требуется. Но он, как и Фрид, предпочитает держаться отдельно от меня, Гажила и Нацу, наблюдая за всем со стороны. Жерар, не смотря на то, что француз, очень жесток. По крайней мере именно так он себя зарекомендовал. Он родился в Страсбурге, на востоке Франции. У него были строгие родители, которые с детства обучали его языкам, фехтованию, естественным наукам и математике. Мать учила его музыке и искусству. Больше о его детстве мне не известно. Жерар не такой скрытный, как Фрид или Лексас, но он тоже предпочитает тишину. Феноменальная жестокость проявляется у него в отношении заключенных и осужденных. С нами же он может быть и радостным, и добрым. Однако эмоций старается не проявлять.

– В чем же именно проявляется его жестокость?

– Ты ведь сама знаешь, чтобы люди сознались в том, чего не совершали, в тюрьмах Святой Инквизиции к заключенным применяют пыточные оборудования. Жерар сам может пытать людей, и абсолютно спокойно слушать его крики. Ему знакомо, как обращаться с любым пыточным оборудованием. На моих глазах он собственноручно запихнул кричащую женщину в железную деву**.

– О Боже, – Джувия, обладая весьма богатым воображением, вздрогнула, представив всю красочность картины, – за что?

– Не знаю. Я не был посвящен в суть дела этой женщины, я лишь присутствовал на ее пытках, чтобы она призналась в…

– В чем?

– В колдовстве или в убийстве. Я не знаю.

– Какой кошмар. Но, может быть у него была на то причина?

– Не знаю. Я не хочу об этом говорить. – Грей взглянул на усыпанное звездами небо, – давай поговорим о чем-нибудь другом.

– Ты когда-нибудь ею пользовался? – Тихо спросила Джувия.

– Джувия, пожалуйста…

– Пользовался или нет? – Громче спросила она.

– Чем?! Железной девой?! Нет, никогда! Я считаю это орудие самым отвратительным изобретением из всех. Теперь мы можем сменить тему?

– Да, – как-то неуверенно произнесла Джувия, но затем уверенность наполнила ее голос и она громче произнесла, – да, можем. Можешь рассказать мне о звездах? Ты говорил, что тебя обучали астрономии.

– Да, конечно. Ты знаешь, что…

Грей рассказывал о созвездиях, а Джувия внимательно слушала. Так они говорили на разные темы. Обсуждали науку, историю, даже практиковались в разговорах по-немецки. Их оживленная беседа продолжалась до наступления фейерверка. С первым хлопком в небе, как только блестящие огоньки рассыпались в темном пространстве, между Греем и Джувией повисла тишина. Они как завороженные наблюдали за красотой пиротехники. Дети, что находились на вершине холма вместе с ними, тоже заворожено следили за фейерверком.

Так продолжалось до тех пор, пока все не закончилось. После последнего хлопка и россыпи огоньков в небе, дети стали расходиться, а Джувия и Грей все продолжали говорить, смотря на звезды.

Люси проснулась от настойчивых лучей света и поморщилась. Она, пересилив себя, приподнялась на локтях и приоткрыла налитые свинцом веки. Это оказалась неизвестная ей доселе комната. А хотя нет, эта комната, кажется, была в распоряжении Нацу, Жерара и Лексаса. Однако как она здесь очутилась, девушка не помнила, да и оных жителей помещения не наблюдалось. Хотя нет, кто-то храпел на соседней кровати. Присмотревшись пристально к этому «кому-то», девушка узнала в нем Нацу Драгнила. И тут ее голову посетило ужасное предположение. Однако, заглянув под одеяло и увидев на себе чуть помятую одежду, девушка успокоилась. Откинувшись на подушки, Люси попыталась впустить в свою затуманенную похмельем голову воспоминания вчерашнего дня.

Так, вот они идут на площадь, вот Джувия и Грей уходят на пристань, вот они с Нацу подходят к лавке со спиртными напитками, а вот она вливает в себя вино, портвейн и нереальное количество глинтвейна. Вот они смотрят на фейерверк и…

Щеки Люси приобрели розоватый оттенок. Он ее поцеловал. Нацу ее поцеловал! Нацу. Ее. По-Це-Ло-Вал!!! О Боже! Как же так?!

Люси вскочила с постели и тут же пожалела о своем порыве, ведь голова закружилась и боль отдала в виски. Поморщившись и успокоив боль, девушка плавно подошла к окну, задернула занавески, чтобы не пускать в комнату настырный свет солнца, и, убедившись, что ничего не забыла, вышла в коридор. Хартфалия анализировала свои воспоминания, пытаясь выявить причину поступка Нацу. Что им двигало в тот момент? И, кажется, она потянулась к нему после того, как он отстранился. Хорошо, что он ее остановил. Но, минутку, если он ее остановил, зачем вообще тогда сам поцеловал? Хотя, это был легкий и ненавязчивый поцелуй. Видимо, Нацу просто поддался атмосфере романтики и понадеялся, что Люси ничего не вспомнит.