Вот они какие(Повести и рассказы)
Шрифт:
Угрожающе рыча, трактор полз на лошадь, и Горностай принял вызов. Круто нагнув голову, он пошел навстречу невиданному врагу. В жажде единоборства он не думал о поражении.
Расстояние между участниками неравного поединка резко сокращалось. Растерявшись от нежданной контратаки, тракторист замедлил ход трактора и стал сворачивать в сторону. Но Горностай продолжал идти с явным намерением грудью встретить врага. И когда рас стояние уменьшилось настолько, что машина должна была или свернуться в кювет или раздавить лошадь, трактор остановился.
Постояв в раздумье нос к носу с машиной, Горностай заржал
Я не глядела на тракториста, делая вид, что этот подвиг для моей лошади обычное явление, но, угощая Горностая зеленкой, чувствовала, как горят щеки от радостной гордости за моего плохонького, кривоногого конягу.
Я любила Горностая, а он отвечал мне обидной холодностью: никогда не встречал меня приветливым ржаньем, никогда не клал мне голову на плечо, как это делали другие лошади, ластясь к своим возчикам. И все-таки я любила его и не могла отделаться от чувства виноватости перед ним за его тяжеловозную жизнь. Разлука пришла нежданно. Лошадей, которые похуже, надо было отправить на смолокуренный завод, расположенный от нас за шестьдесят километров в глухой тайге.
Конечно, Горностай стоял в списке первым.
Прошло четыре дня. Утро было неприветливое, ветреное. Сопки кутались в лохмотья сырого, серого тумана. Задумавшись, я медленно запрягала другую лошадь. Не нравилась мне эта избалованная рыжая кобыла. Кто-то толкнул меня в спину. Оглянулась — Горностай! Ноги и брюхо залеплены ржавой болотной грязью. Морда измученная. Он тяжело дышал и, впервые положив морду мне на плечо, ласково пошлепал по щеке теплыми, мягкими губами.
— Горностаюшка, родненький ты мой!
Я побежала к заведующему и, рассказав о самовольном возвращении Горностая, умолила не отправлять его обратно.
— Дывись, який дезертир объявился! — рассмеялся он и добродушно добавил: — Хай ему бис, нехай остаетси.
Не чуя под собой земли от радости, я мчалась к Горностаю. Надо было накормить его и отмыть.
Горностай лежал на грязном дворе конбазы. Бок его то неестественно раздувался, то опадал, обтягивая похожие на обручи ребра. Сколько сил и храбрости понадобилось ему, чтобы одолеть бездорожье заваленной буреломом тайги! Как, наверное, он боялся темных зарослей кедровника, таящих неведомую опасность? Как всхрапывал и шарахался от треска хрустнувшей ветки и срывался с грибовидных кочек в рыжую воду таежных болот!
Увидев меня, Горностай с усилием приподнял голову и тут же снова уронил ее. По телу волной пробежала дрожь. Потом он дернулся, словно пытаясь встать, и, откинув оскаленную морду, затих.
Я сидела возле него, отгоняя больших зеленых мух, и старалась понять, что заставило Горностая вернуться. Привычка к своему стойлу? Или, кто знает, может, первая человеческая ласка, согревшая одинокое, озлобленное сердце?
Что могла я узнать, глядя на тяжелую лошадиную слезу, застывшую на грязной шерсти?
Белая шкурка
На серебряной парче снегов освещаемые яркой луной виднелись небольшие бугорки. Это тетерева, спасаясь от ночного
Узкая, голубая тень выскользнула на опушку тайги. Только эта тень и выдавала горностая, белая шкурка которого неотличимо сливалась с общей белизной.
Белая Шкурка издалека учуял запах птичьей ночевки и, расстилаясь по снегу, неслышно крался к ближайшему сугробику. Дремавший тетерев, заслышав приближающуюся опасность, не успел выбраться из своего укрытия, как маленький хищник повис у него на груди, вцепившись зубами в шею птицы. Громко крича от ужаса, тетерев рванулся в спасительную высоту.
Спокойствие ночи было нарушено. Испуганные тетерева взлетали, разметывая снег, и исчезали среди заснеженных деревьев. Только один, беспорядочно взмахивая крыльями, стремительно поднимался в темно-синее пространство, унося на себе белую пушистую смерть.
Белая Шкурка вдруг понял, что он летит, и, испугавшись, что было силы вонзил свои острые зубы в горло птицы. Эх, Белая Шкурка, этого-то и не надо было делать! Мертвый тетерев, распластав крылья, рухнул на землю.
Оглушенный падением, горностай лежал неподалеку от убитой птицы. Он не видел, как рядом заполыхал рыжий лисий хвост. Воровато косясь на неподвижного горностая, лиса схватила птицу и скрылась. И когда Белая Шкурка очнулся, то, кроме нескольких тетеревиных перьев да хитроумных зигзагов лисьего следа, на снегу ничего не оставалось. В голове у Белой Шкурки шумело. Лапы дрожали. В другое время он вернулся бы в свою норку, чтобы отлежаться после неудачной охоты, но сейчас голод погнал его на поиски пищи.
Полизав ушибленный бок, горностай побрел к подветренному склону сопки. Там в зимнюю бескормицу неповоротливые куропатки обклевывают с кустарника заледенелые почки. Но напрасно Белая Шкурка кружил среди кустов: куропаток не было.
Уже светало, когда Белая Шкурка очутился у небольшого домика, стоящего у подножия сопки. Никогда еще он не забегал так далеко. Горностай уже хотел повернуть обратно, как вдруг увидел свежий мышиный след. След вел к стене и обрывался около щели.
Белая Шкурка, не раздумывая, юркнул в щель. Он уже предвкушал, как пискнет и хрустнет на зубах теплый, мягкий мышонок, но, попав в коридорчик, сразу забыл про мышь. На полу в мешке лежал кусок оленины. Горностай прогрыз мешковину и жадно принялся за мороженое мясо.
В домике жили заведующий складом перевалочной базы и двое рабочих. Выйдя в коридор, заведующий удивленно уставился на шевелящийся мешок.
— Ребята! Крыса в мешок залезла! Одолели, проклятые, уже и сюда добрались. Давай кочергу!
Люди обступили мешок, и в это время из дырки выглянула оскаленная мордочка Белой Шкурки.
— Горностай! Держи! Не выпускай!
Забившись в угол мешка, Белая Шкурка с ужасом смотрел, как в мешок просунулась большая, красноватая рука и, растопырив пальцы, стала медленно приближаться к нему. Вот она уже близко. Вот рядом… бежать некуда. Защищайся, Белая Шкурка! Горностай воинственно затрещал и кинулся на человеческую руку.
— Ой! Кусается, чертенок! Ну нет, не пущу! Попался, который кусался.