Вот пришел папаша Зю…

Лактионова Елена Георгиевна

— А я и сам не понимаю, как она работает, — развёл руками Генька. — Вот сюда заливаешь, вот тут открываешь, вот тут рвёшь рубильник на себя и — процесс пошел, как говорил наш «минеральный».

— Гений Иванович, — спросила Татьяна, — а в будущее вы когда-нибудь перемещались?

— Не-а, — почесал в затылке Генька. — А чего там делать-то? Дорожает всё. Чёрт-те знает, какие цены будут годика через два. Я когда в девяносто третий гонял, глядь — водка копейки стоит по нашим-то ценам! Хотел взять ящик, так деньги тогда другие были. Облизнулся только.

— А чё это, Гений

Иванович, имя-то у тебя такое? — перешел на неофициальную часть беседы Борис Николаевич. — И фамилия… Прозвище, что ли?

— Не-а, — снова осклабился Генька. — Мы завсегда Безмозглыми были. Ну, папаше надоело это, он решил: пусть хоть один умный будет, в гениях походит. Вот и назвал меня.

В лаборатории на несколько минут воцарилось всеобщее веселье, постепенно сменившееся тишиной: заметили, что Борис Николаевич снова призадумался. Вдруг он резко поднял голову и торжественно обратился к Геньке:

— Значит так, Гений ты наш Иванович! Задание тебе такое будет: верни ты нашу страну… меня то есть, в… осень девяносто шестого года. Только раньше этого не надо! Это когда я, значит, из больницы вышел уже… и того, к делам приступил. Сможешь?

— Сбацаем, Борис Николаевич! — совсем освоился Генька.

— Сколько времени тебе нужно на подготовку?

— А чего нам, хоть сейчас! Машина моя на ходу.

— Ну тогда не будем откладывать. Сегодня у нас воскресенье, давай-ка на завтра и назначим.

— Понедельник — день тяжелый, Борис Николаевич, — суеверно сказал Юнашев. — Может, лучше во вторник?

— Ну ладно, в понедельник не надо, — согласился Ёлкин. — Назначаю день: вторник… Какое число-то у нас будет?

— Двадцать пятое, Борис Николаевич, — подсказал Паутин.

— Значит, двадцать пятого августа, вторник… Стартуем, понимаешь! — И Ёлкин победоносно глянул на окружающих, словно автором SОНЬКИ был он.

Кто не пьёт шампанское, тот рискует

Весь понедельник команда Елкина готовила документы и ещё и ещё раз прорабатывала план развития страны с осени девяносто шестого. Основные этапы были намечены, учитывая все произошедшие за два года ошибки.

Борис Николаевич официально приступил к своим делам, но, конечно, ему было не до них. Он рассеянно смотрел поверх бумаг, принесённых ему для работы, и разрабатывал свою государственную глобальную мысль, застрявшую в его голове ещё в Завидове, едва ему доложили о машине времени. Мысль заключалась в том, чтобы перенестись в роковой для России семнадцатый год и всё переиграть там. Февральскую революцию можно оставить, но любыми путями остановить этот треклятый октябрьский переворот. Передушить всю шайку большевиков к чёртовой матери вместе с их главарём. У России должен быть другой путь.

Значит так: сейчас они быстренько перенесутся в девяносто шестой, все там исправят — но это мелочи. По прибытии он сразу же даст указания подготовить группу лучших учёных со всей страны. Он не остановится ни перед чем. Если понадобиться, перекупит за любые деньги лучшие мировые умы. И бросит их на дальнейшую разработку SОНЬКИ. А на этого Безмозглого молиться надо! Пообещать

ему золотые горы, всё, что захочет… А если не захочет — заставить. Кнутом и пряником!

Борис Николаевич настолько унёсся в своём воображении сначала в далекий тысяча девятьсот семнадцатый, а потом в девяносто шестой, что забылся и, в решении кнутом и пряником принуждать в дальнейшем Гения Ивановича разрабатывать свою машину времени, мощно стукнул кулаком по столу. И вдруг наткнулся на проницательный взгляд стальных глаз Владимира Паутина. Новый директор ФСБ вот уже минут пять стоял перед столом, деликатно не нарушая раздумья своего патрона.

— Борис Николаевич, — вкрадчиво начал Владимир Владимирович, — я прошу прощения, но кажется, я догадываюсь о ваших дальнейших планах относительно машины времени. Я тоже думал об этом. Тысяча девятьсот семнадцатый — вот что нам нужно, не правда ли?

Ёлкин долгим взглядом уставился на стоящего перед ним Паутина. Невысокого роста, внешне неприметный, но с внимательным взглядом. Волевые скулы, но чувственные губы. Намеченная в будущем лысина. Умён, самостоятельно мыслит. Мягок в обращении, но умеет быть твердым и заставить слушаться себя. Наверное, нравится женщинам… Хотя в амурных делах Ёлкин ничего не понимал.

Когда-то, в середине 90-х, Ёлкин приезжал охотиться в Ленинградскую область. Всё местное руководство, как и полагается, последовало за ним. Когда охотники расположились на привале, из чащи вдруг выскочил дикий медведь. Все растерялись, — только Паутин схватил ружьё и одним выстрелом уложил Топтыгина. Вот тогда Ёлкин и обратил внимание на петербургского вице-мэра. Что ж — оказаться в нужное время в нужном месте и достойно себя повести, — видно, его звезда улыбалась ему…

Стратегию возврата в 17-ый год Ёлкин пока решил приберечь для лучших времён. К её разработке он непременно привлечёт этого перспективного работника.

— Владимир Владимирович, — обратился к Паутину Борис Николаевич, меняя тему разговора, — я вот чего думаю: кого вместо меня-то тут снарядить, понимаешь? В моё отсутствие, так сказать. Пока я буду в девяносто шестом другие пути развития разрабатывать. Чтобы страна не заметила? А то спросят: куда это президент наш подевался? И что вы тогда ответите?

Паутин принял это как шутку и решил подыграть патрону.

— Это дело поправимое, Борис Николаевич, — сказал он. — Можно найти вашего двойника и посадить на трон. Народ не заметит подмены.

— А как же мой… дефект? — Ёлкин поднял левую руку с недостающими пальцами.

— Оттяпаем, Борис Николаевич, — не моргнув глазом, ответил Паутин.

— Как оттяпаете? — насторожился Ёлкин.

— Борис Николаевич, дело государственной важности же!

Ёлкин искоса уважительно посмотрел на Паутина. Помолчав, сказал:

— Ну… если государственной важности… Тогда конечно.

Для такого ответственного задания, какое намечалось на утро вторника, Геньке Безмозглому на заправку его SОНЬКИ завхоз Кремля Павел Бородкин выделил восемьдесят литров водки «Абсолют». Правда, водку Геньке выдали не на руки — слишком рискованно, — а сказали, что всё будет в лаборатории.