Вот пуля пролетела
Шрифт:
— Языков тоже?
— У Догановского многие бывают. Почти все.
— Значит, и мне пора.
— Пора?
— Я же тоже гусар. Пусть не генерал, а ротмистр, но разве это помеха? Ты, душа моя, меня проводишь?
— Провожу.
И вечером мы отправились на Большую Дмитровку, к Догановскому.
Нас впустили.
Квартира в бельэтаже, средних размеров, не генеральская. В гостиной — игра. Присутствует Пушкин, Жемчужников и пара неизвестных мне господ.
Хозяин же сидел в кабинете. В камине, не смотря на лето, горел огонь, на столе в канделябре светили
— Я сегодня не играю, — сказал он. — Неблагоприятное расположение небесных светил. Попросту голова болит, и знатно болит. И перед глазами туман.
— Гемикрания, — сочувственно сказал я.
— Но Пушкин держит банк, и, если вам угодно провести время, прошу.
— Мы, собственно, не играть.
— Нет?
— Мой боевой товарищ, генерал Давыдов, выдал вам вексель на двадцать тысяч?
— То так.
— И ещё он поставил дом против сорока тысяч, и проиграл?
— Спросите у него.
Давыдов кашлянул.
— Я не спрашиваю, я уточняю.
— С какой целью?
— С обыкновенной. Вы ведь не успели оформить передачу дома?
— Это требует времени. Сегодня воскресенье, да и вчера… Завтра займусь.
— Таким образом, генерал Давыдов проиграл вам наличные, затем под вексель двадцать и дом против сорока тысяч. Я не спрашиваю, я подвожу итого. Двадцать плюс сорок будет шестьдесят?
— Тоже уточняете? Да, шестьдесят. Но что вам угодно?
— Мне угодно, во-первых, выкупить дом обратно, за сорок тысяч, и выкупить вексель за двадцать тысяч, это второе. Итого шестьдесят тысяч, — и я поставил на стол портфель.
— То есть вы хотите уплатить долг господина Давыдова?
— Правильно. Вы передаете мне вексель и бумаги на дом, я передаю вам шестьдесят тысяч ассигнациями, — и я достал из портфеля деньги, шесть пачек по десять тысяч каждая, «катеньками».
Вид денег произвел обычное действие. Прошла мигрень, прошла. Лучшее средство, рекомендую: крупная сумма денег на столе. Это же деревенька в сто двадцать душ. Весомо и зримо.
— Почему бы и нет? — сказал спустя минуту хозяин.
— Тогда позовите Пушкина и Жемчужникова, они будут свидетелями, что генерал Давыдов уплатил долг чести.
— Пушкина? Это будет чудесно.
И в присутствии Александра Сергеевича и Луки Ильича произошла передача денег.
— Прошу пересчитать, — сказал я.
— Я верю на слово.
— Я тоже, но деньги это любят — когда их считают.
Возразить было нечего, и Василий Семенович Огонъ-Догановский пересчитал деньги. Вышло это у него быстро, ловкость пальцев изумительная.
— Ровно шестьдесят тысяч, — подтвердил он.
— Деньги наши стали ваши, долги уплачены, — сказал я. Взял вексель и дарственную на дом, подошел к камину, и бросил бумаги в огонь.
— Ай, гусары, славные вы люди, — сказал Жемчужников. — Благородные! Умеете выигрывать, умеете проигрывать, — и посмотрел на Пушкина. — Непременно нужно выпить шампанского, не так ли, господин барон?
— В другой раз, господин полковник, в другой раз. Когда наш хозяин будет чувствовать себя лучше. И выпьем, и поиграем, и опять выпьем, и опять поиграем. А теперь извините, нам
И я увел Давыдова. Он ведь и не прочь на радостях — шампанского. А потом и поиграть. Гусар всегда гусар.
Придется выпрямить кривую березу, как говаривал товарищ Ежов. Сам слышал.
Когда мы вернулись на Сорокинскую улицу, Давыдов принял решение.
— Я перепишу дом на тебя, — сказал он.
— А смысл?
— Ты заплатил — значит, теперь он твой.
— Остынь. Мустафа, сделай нам вечернего кофию, будь добр.
И пока нам не принесли кофий, я вел разговор сугубо литературный: о том, что в Англии начал выходить любопытный роман, «The Posthumous Papers of the Pickwick Club», который публикуется помесячно, в книжечках по тридцать две страницы, стоит шиллинг, то есть примерно в рубль, и что я уже заказал перевод романа у молодого семинариста Иринарха Введенского. Для нового журнала. А как идут дела у Одоевского, Краевского и прочей компании с новым журналом?
Давыдов отвечал, что пока — никак. Пушкин не горит желанием пускать в свой журнал совладельцев, а начинать издание с нуля капиталов пока нет. Сложно это — начинать с нуля. Очень сложно. Ты вот, говорят, купил московский «Телескоп»?
Купил, отвечал я, купил и вот теперь занимаюсь юстировкой. Отладкой то есть. Настройкой. Но в Петербурге нужен другой журнал. Московский будет слегка консервативного направления, а петербургский — слегка либерального. Или наоборот, по ситуации. Таким образом, будет произведен максимальный охват платежеспособных читательских масс. Да, я плантатор, и потому ищу выгоду. Прибыль люблю, убыток — нет.
— Какая же тебе прибыль в уплате моих долгов? — не удержался Давыдов.
Тут Мустафа принес вечерний кофий. Утром мы пьем робусту, а вечером — арабику.
— Сейчас объясню, — пообещал я Давыдову, но тут пришел Байс за своей долей внимания. Судя по виду, он вполне освоился на новом месте: бока круглые, шерсть лоснится, и мурлычет, чего ягуарунди обыкновенно не делают. Должно быть, у местных кошек научился.
— Итак, в чем моя выгода? Мустафа, кликни Антуана, пожалуйста, — в присутствии других я не жалел «пожалуйста», «будь добр» и прочих выражений, долженствующих воспитать у слышавших меня новую манеру обращения с прислугой. Люди произошли от обезьян, и потому склонны к подражательству.
Антуан явился, словно из стены. Как дух.
— По поводу дома. Он остается твоим. Но…
— Но? — спросил Давыдов.
— Мы подпишем договор, по которому ты сдаешь этот дом целиком и полностью в аренду сроком на десять лет за десять тысяч рублей в год на ассигнации, без права досрочного разрыва аренды.
— Ты мне будешь платить десять тысяч в год?
— В течение десяти лет. В этих краях десять тысяч приносит налаженное поместье в пятьсот душ. Хорошо налаженное поместье. Так что можешь считать, что твоя тетка оставила тебе немалое поместье. С одним «но» — тебе совершенно не нужно будет беспокоиться о делах. Об урожаях, о дождичке, о саранче, о холере, о сапе, о ценах на зерно и прочих деталях, на которых и стоит хозяйство. Знай, получай прибыль.