Вот тако-о-ой!
Шрифт:
– Не знаю, каким образом ты этого добиваешься, – посетовала однажды Юлия Арнольд во время одного из весьма редких приездов Селины к ней в новый дом в северной части города. – У тебя глаза блестят, как у ребенка, а мои – похожи на мертвых устриц.
Обе женщины сидели в уборной Юлии. Туалетный стол, за которым Юлия наводила красоту, напоминал стол в уборной актрисы. Селина в строгом черном платье и старомодной шляпке с большим любопытством разглядывала этот стол. Он ей напоминал почему-то операционную в больнице перед большой операцией или какую-нибудь лабораторию. Когда
– Этот-то стол! Ты бы посмотрела уборную Паулы. В сравнении с церемонией ее туалета, мой – просто плескание у помойного ведра в кухне.
Она двумя пальцами втирала крем в кожу у глаз продолжая разговаривать.
– Это интересно, – восхитилась Селина. – Как-нибудь и я соберусь попробовать это. Есть такое множество вещей, которых я никогда не проделывала, и все собираюсь начать. Подумай Юлия, я ни разу в жизни не делала маникюр, а это так красиво когда ногти покрыты блестящим красным лаком.
Когда-нибудь я непременно это сделаю. Эти маникюрши с завитушками и веселыми глазками так милы. Ты, верно, назовешь меня дурой, если я скажу, что, глядя на них, я чувствую себя молодой. Юлия занялась массажем. И внезапно:
– Послушай, Селина Дирк и Паула слишком много бывают вместе. О них уже сплетничают.
– Сплетничают? – Улыбка исчезла с лица Селины.
– Видит Бог, я не слишком строга к ним. Трудно в наш век и в моем возрасте осуждать подобные вещи. Думала ли я когда-нибудь, что доживу до того времени, когда… Но Паула ужасно неблагоразумна. Все знают что она с ума сходит по Дирку. Все это не повредит ему, но что же будет с Паулой? Она совсем забывает о своем положении. Ходит только туда, куда и он приглашен. Конечно, Дирк ужасно популярен: таких молодых людей мало в Чикаго – и красив и воспитан, и так быстро делает карьеру, и все такое… Но они постоянно и повсюду вместе. Я спрашивала у Паулы, не думает ли она развестись с Штормом, но она говорит, что это невозможно потому что ей недостаточно ее собственных денег, а Дирк зарабатывает не особенно много. Он получает какие-то тысячи, а она привыкла распоряжаться миллионами. Вот как обстоит дело.
– Но они друзья детства, – возразила Селина довольно неуверенно.
– Теперь они больше не дети. Не глупи, Селина. Эта наивность в твои годы просто смешна.
Нет, она больше не была наивной. В ближайший приезд Дирка (он посещал ее все реже) Селина позвала его в свою спальню – прохладную, темноватую, бедную спаленку со старой кроватью из ореха. В белой ночной сорочке с высоким воротом, с заплетенными на ночь длинными косами она выглядела совсем девочкой в тусклом освещении спальни на этой огромной кровати.
– Дирк, присядь сюда, на кровать, как ты всегда бывало делал.
– Я смертельно устал, мама двадцать семь партий в гольф хоть кого утомят.
– Я знаю. Это приятная усталость. Бывало я так уставала и все тело у меня болело, когда я работала целый день в поле, сажала или снимала овощи.
Дирк молчал. Селина дотронулась до его руки.
– Тебе неприятно это слышать. Как жаль, что я забыла об этом. Я ведь не хотела тебя огорчать, дорогой.
– Я знаю, что ты этого не хотела,
– Дирк, знаешь, как тебя назвала сегодня та дама, что пишет в воскресных номерах «Трибуны» о светских новостях?
– Нет, не знаю, никогда не читаю «Трибуну». А что?
– Она пишет, что ты – один из представителей jeunesse doree.
Дирк усмехнулся:
– Черт возьми. Я еще достаточно помню французский язык, чтоб понять, что это означает «золотая молодежь». Это я-то! Ловко. Я даже не позолоченный.
– Дирк. – Селина говорила низким и дрожащим голосом. – Дирк, я не хочу, чтоб ты был одним из этих «золотых» или «позолоченных». Дирк, не для того я трудилась всю жизнь в зной и холод. Я тебя не упрекаю. Я ни капельки не сожалею, что работала, ты извини, что упомянула об этом. Но, Дирк, мальчик мой, я не хочу, чтоб о моем сыне писали, что он принадлежит к jeunesse doree. Нет, моему сыну это не пристало.
– Послушай, мама… Это глупо, наконец. Что это за разговоры! Ты разыгрываешь какую-то мать из мелодрамы, сын которой пошел по дурному пути… Я работаю как вол; тебе это известно. Ты застряла тут на этой ферме, поэтому у тебя неправильный взгляд на вещи. Отчего бы не продать ферму перебраться в город и найти себе какое-нибудь местечко там?
– Жить с тобой, ты хочешь сказать?
Это было чистейшее коварство с ее стороны.
– О нет. Тебе бы не понравилось это. – Затем спохватившись: – Я ведь никогда и дома не бываю. Весь день в конторе, а вечером куда-нибудь уезжаю.
– А когда ты занимаешься, читаешь?
– Ну… видишь ли.
Селина теперь уже сидела в кровати, глядя вниз на свое тонкое обручальное кольцо, которое медленно поворачивала вокруг пальца. Она ни разу не подняла глаз.
– Дирк, скажи, чем это вы торгуете в вашей конторе? Мне хотелось бы знать.
– Ах, мама, тебе это отлично известно.
– Нет. Я ведь так редко что-нибудь покупаю. Все деньги всегда идут снова на содержание фермы: ремонты, совершенствование, семена, орудия и скот. Так уж всегда бывает в небольшом хозяйстве.
Дирк зевал и потягивался. Селина тихо промолвила.
– Дирк де Ионг – коммерсант, продавец ценных бумаг.
– Ты так это произносишь, мать, словно речь идет о каком-нибудь низком уголовном преступлении.
– Иной раз я спрашиваю себя, Дирк не лучше ли было тебе оставаться фермером?
– Господи, что еще!
– В этом есть своя прелесть. Но тебе этого уже не понять.
Она снова легла, глядя на сына.
– Дирк, отчего ты не женишься?
– Не женюсь? Да просто потому, вероятно, что нет никого, на ком бы мне хотелось жениться.
– На ком бы тебе можно было жениться, ты хочешь сказать? Быть может, та, на которой тебе хотелось бы жениться, не свободна?
Он помедлил.
– Я хочу сказать, что сказал. Никого, на ком бы мне хотелось жениться.
Дирк поднялся и слегка коснулся губами ее щеки. Селина же крепко обхватила его руками и прижала к себе его голову.
– Слоненок! – Он снова был ее малышом.
– Как много лет ты не звала меня так, – сказал сын, смеясь.
Она припомнила и повторила старую игру его раннего детства.