Вой лишенного или Разорвать кольцо судьбы
Шрифт:
Они сидели за небольшим столом в комнатах, снятых дочерью вейнгара. Миновал час с момента неожиданного открытия, но никто еще толком не пришел в себя до того ошеломляющей оказалась случайная встреча.
Судьба пошутила над ними, столкнув на постоялом дворе, но ее смех оказался исполнен горечи. Чем дальше, тем больше сердца некоторых их них наливались тяжестью, тем отрывистее дыхание слетало с губ, и глуше становился пульс, гонящий к глазам соленые капли жесточайшей обиды на роковую случайность враз перевернувшую жизни многих.
Лутарг
Панька, все еще пребывающая в шоковом состоянии, жалась в углу. В отличие от Ири она несколько раз присутствовала при злоязычиях дворцовой прислуги, касающихся пропавшего сына Лурасы, и привыкла бояться этого отрока, коим матери стращали расшалившихся детишек. Слова Урьяны на постоялом дворе в ее случае упали в благодатную почву и взросли удвоенной боязнью, которая сейчас ненамеренно демонстрировалась всем окружающим.
Не будешь слушаться, Аргерд заберет, как вейнгарского внука, — сулили мамаши свои дитяткам, и юная служанка бывшая свидетельницей этих посулов, запомнила их, как нечто непреложное и до жути страшащее.
Истарг делал вид, что происходящее его не касается, и с отрешенным видом смотрел в окно. Видеть — кроме облупившейся кровли пристроя ночлежки — ничего не видел, но все же смотрел. Дождливые сумерки не способствовали хорошему обзору, но это занятие было единственным лишенным компании, что он смог найти для себя. В этом обществе юный гвардеец чувствовал себя избыточным, ненужным, тем более, что внимание дочери вейнгара было поглощено так называемым братом. Не им.
Литаурэль, как и полагалось, находилась рядом с Лутаргом, заняв место по правую руку от молодого человека, и хоть в разговоре не участвовала, слушала с любопытством. Ее пытливо искрящиеся глаза останавливались, то на мужчине, то на девушке, но, сколько Лита не вглядывалась, не могла отыскать даже малейшего сходства между ними.
Она бы никогда не подумала, что эти двое приходятся родственниками друг другу, столь разительным было их отличие. Практически, как день и ночь — разные до невозможности. Абсолютная несовместимость.
Оставалось только доверять Сарину и самой Таирии, которая подтвердила принадлежность к вейнгарскому роду. Да и познания ее о жизни матери Лутарга были достаточно глубоки, чтобы уверовать в их правдивость.
— … Тетушка пришла в себя перед почти самым моим отъездом. В предшествующую ему ночь. Но увидеть ее мне не довелось. Отец не позволил, — с тяжелым вздохом закончила Ири свое грустное повествование.
На глазах у нее блестели слезы печали, и дочь вейнгара еле сдерживалась, чтобы не начать шмыгать носом, как деревенская девчонка. Это было неприемлемо для девушки ее происхождения и воспитания, но сейчас Ири жалела, что не родилась простолюдинкой. Ей так хотелось выплеснуть избыток тревожных чувств под всепрощающим и понимающим взглядом старика, словно он сможет избавить
Вопросы в основном задавал именно Сарин, и, конечно же, в первую очередь его интерес сводился к Лурасе, ведь рядом был тот, кто нетерпеливо ловил каждое оброненное слово. Лутарг в большинстве своем слушал и изредка — крайне редко — уточнял что-то, показавшееся ему наиболее значимым. Скупо, односложно, хрипло, иногда одним словом, но от этого не менее существенным, которое Ири проигнорировать не могла.
— Как же случилось, что Матерн так озлобился на свою сестру? Они не были близки, как с Милуани, но все же? — недоуменно поинтересовался Сарин.
— А вы разве не знаете?
Таирия растерялась. Она не успела пока ни о чем расспросить этих людей, но девушке почему-то казалось, что их осведомленность должна быть более глубокой, чем ее собственная.
Непонимающий взгляд старика и подозрительность во взоре кровного брата говорили сами за себя. Ири судорожно сглотнула и схватилась за стакан с водой. В горле пересохло.
Дочь вейнгара не представляла, как рассказать им о поступке отца. Как открыть роль родителя в давно минувших событиях. Обличить его причастность к тому, что принесло горе ее названной матери.
— Я… я…
Она смежила веки, ища внутри себя силы сказать правду. Было стыдно. Сердце сжималось от боли. Хотелось спрятаться, отказаться от всего. Забыться. Но Ири не могла.
Она обещала себе! Клялась диску Траисары на постоялом дворе! Должна вернуть то, что украли. Возвратить счастливый блеск в серо-зеленые глаза Лурасы. Подарить ей радость снова видеть сына.
Она обязана это сделать! Это ее судьба!
Слушатели не торопили Таирию, терпеливо ожидая продолжения, но девушка чувствовала сгустившееся напряжение в воздухе. Оно впивалось в кожу обжигающими струями жажды знания. Кусало, рождая мурашки страха, вины и ответственности. Пусть не ее — другого, но от этого не менее весомой.
— Я только недавно узнала, и поэтому я здесь, — на одном дыхании выпалила Таирия, боясь передумать. — Это отец виноват. Вейнгар. Матерн. Это он приказал выкрасть Таргена из дворца. Убить его. Это он сделал. Он и Милуани.
Ее голос понизился до едва слышимого шепота, но, тем не менее, последние слова стали подобны обвалу, разорвавшему покой пещеры. И этот грохот оглушил всех присутствующих.
Таирии показалось, что все замерло. Застыло. Даже шум ветра и дробь капель за окном. Абсолютное безмолвие воцарилось в комнате. Густое, противное безмолвие отсчитывающее мгновенья.
Секунда. Другая. И ничего. Пустота. Совершенная тишина, застывшего мира. Но это ощущение было обманчивым. Двое из шести находящихся в комнате предчувствовали бурю, а один погружался в ее яростные глубины, утопая в сводящем с ума реве водоворота.
Литаурэль внутренне подобралась, лишь только энергия призыва коснулась ее, хлесткой волной пройдясь по коже. Ей не нужно было смотреть, чтобы понять происходящее с сыном Перворожденного. Дух Истинного поднимал голову, взывая к справедливости. Рьястор хотел увидеть свет, сорваться с оков. Растерзать.