Войди в каждый дом (книга 1)
Шрифт:
Внезапно отец опустился на колени перед кроватью и потянул за ручку лежавший там чемодан.
— Ты что это надумал, тятя? — Ксения бросилась к нему, поставила ногу перед чемоданом.— Пяти дней не прожил и уедешь? Меня-то зачем обижаешь?
Не отвечая, Корней потеснил дочь плечом, выволок чемодан и, раскрыв его, стал бросать туда полотенце, мыльницу и другие мелкие вещи. Придавив коленом крышку, щелкнул замком и поднялся.
— И чего вы разбушевались, Корней Иванович? — озадаченно спросила хозяйка.— Ну худое бы дело было, а то ведь домой вертаетесь! И дом у вас тут свой, и усадьба, сад разведете. И опять-таки
— Больно нужна мне ваша слава! — хмуро бросил Корней.— Из нее щи не сваришь, из славы-то...
Он перекинул через руку пальто, поднял чемодан и вышел из комнаты. У. калитки Ксения придержала его, попросила:
— Ну не горячись, тятя, прошу тебя!.. Не становись у всех поперек дороги... Не останешься же ты один в городе, когда все сюда поедут? Ты подумай, какой это будет скандал!
— А вы много обо мне думаете? — Корней не глядел, на дочь.— Ишь как распорядились моей жизнью!.. Будто родной отец — это лапоть: когда захотел — надел, когда захотел — сбросил... Одна заманила в гости, как какого дурачка, а другой в это время вон какие варианты выкидывает!
— Да как тебе не стыдно, тятя! — Ксения была вне себя от обиды.— Я же тебе русским языком сказала...
— А я, тоже с тобой не по-турецки разговариваю, слава богу, понимать должны. Взяли моду над родителями мудровать!..
— Но куда же ты на ночь глядя бежишь? Что ты этим кому докажешь? Измучаешься только вконец, и все... Сорок километров до станции, не близок свьт... Пойдем назад, чаю попьем, успокоишься, а завтра как знаешь...
— Не привык переиначивать! Да и горит во мне все -чаем но зальешь. А ночь меня не пугает — попадется добрая душа, на машине подвезет... Прощевай!
Ксения хотела еще что-то сказать, но Корней ие стал ее больше слушать, махнул в сердцах рукой и, ткнувшись не столько по желанию, сколько по привычке прокуренной бородой в шею дочери, пошел прочь. Доски тротуара гнулись под его грузным шагом.
Ксения обессиленно прислонилась к столбику калитки и тревожно смотрела вслед отцу, пока он не скрылся из виду.
Вершинин сидел в кино, когда чей-то зычный голос, перекрывая шум и музыку фильма, объявил из темноты:
— Товарища Вершинина просят к телефону!
Зрители начали оглядываться, а по залу живым эхом продолжало катиться: «Вершинина! Кто тут Вершинин? К телефопу!»
Он вскочил и стал торопливо выбираться из тесного и узкого ряда, боясь кому-нибудь оттоптать ноги, смущаясь тем, что вынужден беспокоить людей.
— Ну и работка! Даже картину не дают посмотреть человеку! — сочувственно сказал кто-то.
Вершинин прошел в кабинет директора, взял лежавшую на столе трубку, назвал себя и тотчас услышал недовольный голос Коровина:
— Удивляюсь я вам, Игорь Владимирович! Как вы могли сегодня пойти в кино?
— А в чем дело?
— И вы еще спрашиваете? — В голосе Коробина появилось неподдельное раздражение.— Да ведь у нас в районе находится первый секретарь обкома! А вы разгуливаете неизвестно где.
— А что я обязан был делать? Сидеть сложа руки в кабинете? Все в положенный час разошлись, вас тоже не было...
— Кончайте оправдываться и немедленно являйтесь в райком! Видимо, вы еще слишком молоды, чтобы самому понять, что в такой момент кино не совсем подходящее место для ответственного районного
«Чего нервничает с самого утра — не понимаю! — думал Вершинин, выходя из кинотеатра и окунаясь в ненастную темень.— Умный вроде человек, а поднял никому не нужную шумиху. И что у него за манера держать всех в искусственном напряжении, когда приезжает кто-нибудь из областных руководителей?»
С тех пор как Сергей Яковлевич освободил его от обязанностей секретаря по зоне Приреченской МТС, они работали до последнего дня дружно, согласованно, пи о чем никогда не споря. Вершинин относился к Коробину с большим уважением, ценил в нем и опыт, и волевую деловитость, восхищался непреклонной убежденностью, которая сквозила в каждом произнесенном им слове. Казалось, этому человеку были чужды всякие сомнения и колебания, похоже, ему всегда все было ясно, и даже в те минуты, когда он бывал в чем-либо не уверен, он не имел привычки обнаруживать перед людьми свою слабость и некомпетентность.
И все же, несмотря на эти несомненные достоинства, он вел себя подчас совершенно непонятно и загадочно. Взять хотя бы этот злополучный план, о котором он напоминал сейчас по телефону. Коровин попросил составить его в первые же дни, когда Вершинин только осваивался с новой для него должностью. Вначале он пробовал было
отказаться сочинять какой-то план, пока не ознакомится с жизнью всего района, не побывает в колхозах, но Коровин не принял его возражений. «Нужно уметь мыслить отвлеченно,— заметил он,— план — это организующее начало для всякого партийного работника, и пренебрегать им может только человек, не желающий работать по-настоящему».
Вершинин, хотя и считал затею с планом без предварительного изучения всех условий зряшной, дня три старательно рылся в прошлогодних вариантах планов, списывая оттуда отдельные параграфы и разделы, пытаясь кое-что добавлять от себя. Он понимал всю нелепость хвоего положения, когда, выполнив какую-то бессмысленную работу, он именно с помощью этой далекой от реальности жизни работы должен был доказать свои способности и как бы утвердить свое право на дальнейшую деятельность в райкоме.
Если по считать этой первой, открыто не высказанной неудовлетворенности, во всем остальном они неплохо ладили с Коровиным, хоти последнее время Сергей Яковлевич почти перестал советоваться с ним и, не интересуясь мнением Вершинина, ограничивался в основном конкретными заданиями. Вероятно, он был очень занят, и у него просто не оставалось времени для таких бесед. Однако не мог же он, взваливая на свои плечи нелегкий груз ответственности за дела всего района, надеяться лишь на свои собственные силы!
Вершинин не заметил, как очутился на краю площади перед райкомом, и невольно замедлил шаг, увидев, что все здание ярко освещено.
Он заторопился, не разбирая дороги, пересек площадь, по у самого крыльца, разбрызгивая лужи и похрустывая жирной грязью, его перегнал «газик». Водитель лихо развернул машину и остановил ее впритирку к нижней ступеньке. Раскрыв дверцу, из «газика» вылез высокий плечистый мужчина, держа в одной руке шляпу, а через другую перекинув осеннее пальто.
— Это по какому случаю так празднично? — здороваясь с Вершининым, спросил он и кивнул на окна.— Разве у вас в районе свой режим дня?