Войди в каждый дом (книга 2)

Мальцев Елизар

Взглянув на ярко освещенные окна второго этажа, где находился кабинет первого секретаря, Ксения заволновалась. Только бы не встретить никого из знакомых или товарищей по работе — тогда не избежать нудного разговора, лицемерного участия, и она не выдержит, наговорит любому дерзостей. А она не собирается никого воспитывать — пусть живут как хотят, растягивают совесть, если она у них резиновая!

На ее счастье, райкомовский коридор был пуст, в приемной сидела одна Варенька, почти скрытая высокой пишущей машинкой в черном дерматиновом чехле.

— Бюро уже началось? — Ксения вымученно улыбнулась.

Не поднимая глаз от раскрытой на коленях книги, Варенька кивнула, и от этой равнодушной

сдержанности на Ксению повеяло холодком. Неужели и эта милая девушка, хохотушка, всегда делившаяся с нею своими сердечными тайнами, отвернулась от нее? «Что бы сказать ей такое язвительно-вежливое?»—лихорадочно соображала Ксения, но так и не нашлась и, подойдя к окну, начала соскабливать ногтем иней со стекла, оттаивать дыханием прозрачный глазок. Площадь будто плыла в синем дыму, свет от окон расплывался жирными пятнами на снегу. «Интересно,— подумала она,— а как относятся ко мне те, что сидят там, за закрытой дверью?» В памяти всплывали обрывки каких-то случайных разговоров, пустяковых, не имевших сейчас никакого значения, и на поверку выходило, что за два года в райкоме она ни разу ни с кем не поговорила по душам, не поспорила всерьез — все на бегу и на лету. Столкнется с кем-нибудь в коридоре, услышит, какая она хорошенькая или еще что-нибудь в этом роде, улыбнется от удовольствия, оттого, что все ее здесь любят и уважают, и побежала дальше. Как же они будут судить о ней, если совсем не знают ее, не знают даже, что она пережила за эти последние, самые тревожные месяцы жизни?

Она вздрогнула, когда дверь распахнулась и в приемную шумно ввалились Егор Дымшаков, Мрыхин, Лузгин и Черкашина.

— Легка на помине! — Дымшаков первым подошел к ней, стиснул руку.— Ну, где душа ночует? На своем месте держится или в пятках прячется?

— Тише, Егор! — Черкашина резко, по-мужски оттерла плечом Егора, цепко ухватила растерянный взгляд Ксении.— Ты, Ксюша, слушай всех, а поступай по-своему, живи своим умом... Л то охотников испоганить душу немало найдется! Во что веришь, на том и стой, и никто тебя не осилит!..

— Да что вы меня утешаете как маленькую! — Ксения попробовала даже рассмеяться, но тут же смолкла, и ей стало как-то не по себе — к ней подходил Лузгин.

Лузгин был в своем неизменном темно-зеленом френче, в котором выезжал обычно на всякие важные совещания, рыхлое лицо его в бурых пятнах блестело от пота, он тяжело, как после долгого бега, дышал, страдальчески морщился.

— Что с вами? — спросила Ксения, словно была виновата в чем-то перед этим человеком, которого довели на собрании до обморока.

— Сердце замучило, сил нет! — просипел Лузгин и вяло пожал ей руку.— Грызня, она даром не проходит...

— Слушай ты его! — Дымшаков хохотнул в кулак.— Здоров как бык! Притворяется, на жалость давит!.. Об его лоб можно поросят убивать насмерть — одним ударом! Ему бы не в председателях ходить, а на сцене играть, у любого слезу вышибет!

— Хоть тут-то совесть поимей, Егор!—Лузгин обиженно засопел.— Сам ведь над пропастью пляшешь, один раз оступишься — и забудут, как звали!

— Брось ты с ним.— Мрыхин дернул председателя за рукав, уныло покосился на секретаршу.— Еще тот не родился, который может Егора перебрехать!.. Но на брехне можно весь свет обскакать, да вернешься за день...

— В самый раз поговорочка! — довольно подхватил Дымшаков.—Про вас с Аникеем и сложена — не один уж год с брехни не слезаете, погоняете ее в хвост и в гриву!..

— То-ва-арищи! — сдвинув строгие бровки, сказала Варенька и оторвалась от книги.— Вы же в райкоме партии, а не где-нибудь!..

— А что, разве и через этот предбанник доходит? — Егор мотнул головой в сторону глухого, выпирающего в приемную, как несгораемый

шкаф, тамбура.

— То-ва-арищ Дымшаков!—укоряюще, нараспев проговорила Варенька.— Надо же выбирать выражения!

Резкая трель звонка установила тишину, как будто Ко-робин из кабинета призывал их к порядку. Варенька мигом вскочила, метнула проворный взгляд в круглое зеркальце, поправила волосы и, чуть вскинув носик, нырнула в глубину тамбура. Она тут же вернулась и, стоя в проеме двери, вежливо пригласила:

— Прошу вас, товарищи...

Все было знакомо Ксении в этом кабинете — и длинный стол, покрытый зеленым сукном, за которым сейчас плотно сидели члены бюро райкома, и мягкий, холодящий тело кожаный диван с высокой спинкой, и массивный, серовато-стальной сейф с торчащей в замке связкой ключей, и пестрая карта Приреченского района. В углу в футляре красного дерева успокаивающе покачивался маятник часов. Вещи были привычны и близки, но люди, которых Ксения знала по именам, показались ей неприступно-суровыми и чужими. Она поймала улыбчиво-заискивающий взгляд Иннокентия, натолкнулась на внимательные глаза Коробина, заметила подбадривающий кивок Синева и не то чтобы успокоилась, но почувствовала себя узереннее.

— Начнем с выводов комиссии.— Коробин резко застучал карандашом по графину.— Давайте, Иннокентий Павлович...

Потеснившись на диване, Любушкина усадила Ксению рядом с собой и, усаживая, полуобняла за плечи. Это дружеское прикосновение будто прибавило Ксении сил, и она, подавив глубокий вздох, уже спокойно стала слушать Иннокентия.

Анохин рассказывал обо всем, что случилось в Черем-шанке, внешне скупо и бесстрастно, казалось, озабоченный только тем, чтобы доложить о событиях точно и обстоятельно. Но чем больше Ксения слушала его, тем сильнее начинало раздражать ее это назойливое, показное бесстрастие и желание все свести к одному скандальному собранию, где не было ни правых, ни виноватых.

«Значит, всем сестрам по серьгам? Или он нарочно все представляет в таком свете, чтобы выгородить меня? — подумала Ксения, обретая вдруг ту напряженную ясность мысли, какая всегда возникала у нее в критические и острые моменты жизни.— Но почему он ничего не говорит о том, что колхозники не хотят больше терпеть Лузгина? Или они заранее договорились с Коровиным не докапываться до сути?»

— Я думаю, что нам нужно осудить подобные собрания, где коммунисты, вместо того чтобы отстаивать принятые до этого решения, идут на поводу у отсталых элементов и даже помогают им срывать важные поджтические мероприятия,— ровно и тихо заключил Анохин.— Мне кажется, товарищи должны осознать, что они вели себя беспринципно, сделать соответствующие выводы и исправить свои промахи па следующем собрании. У меня пока все...

— Не слишком ли вы либеральны, Иннокентий Павлович? — Коробин привстал за столом, уголки губ тронула едва заметная улыбка.— Вы, кажется, готовы чуть ли не премии выдать товарищам, что они провалили такое важное мероприятие?

Раньше, когда разбирались «персональные дела» коммунистов, Бахолдин никогда не позволял себе ни такого тона, ни такой явной издевки над людьми — с любым провинившимся человеком он говорил, не унижая его достоинства, тихо, спокойно, но без малейших скидок, если дело касалось принципов. Он никогда не старался показать, как это делал сейчас Коробин, что все здесь зависит от его личной воли, от его решения. Поэтому Ксения не придала особого значения ироническому выпаду Коробина, словно это не имело к ней никакого отношения. Она знала цену этому мелкому начальственному куражу и не очень верила, что Коробин на самом деле собирается всерьез наказывать и ее и тех, кого пригласил из Черемшанки. Постращает для вида, и только.