Войку, сын Тудора
Шрифт:
Чезаре собрался всласть позабавиться, а главное, показать той, кого он наметил себе в подруги, сколь силен, искусен и ловок посланный ей самой судьбою истинный мужчина, отныне — ее господин. Обменявшись с Войку первыми, пробными выпадами, он начал наступать, чтобы сразу задать в поединке тон; жестокая забава откладывалась им, как обычно, на те минуты, когда противник будет задет острой сталью, утомлен и сломлен, хотя сможет еще держать оружие в руке. Войку охотно принял предложенный ход. Он начал отступать, отбивая удары фрязина, не пытаясь сам дотянуться до него саблей. Чербул отступал по кругу ровно и легко, словно в танце; замысел Чезаре — загнать своего врага
Чезаре, перестав давить, застыл на месте, лишь слегка отклоняя вниз и вверх настороженное жало сабли. Войку ответил внезапным, стремительным прыжком, грозя уколом в бок; Чезаре в первый раз пришлось самому увернуться от удара. Что случилось, почему не удалось ему, как бывало, в единое мгновение отбить выпад и проткнуть летящее тело врага? Чезаре был, как прежде, быстр; значит, проворнее, точнее в ударах оказался его враг. Чербул, снова отскочив, снова прыгнул; Чезаре, уже начеку, отклонил саблю легким движением, не сдвинувшись с места. Патриций успокоился; эту школу боя, пришедшую с востока, он хорошо знал. Но Войку снова сменил тактику. Теперь он твердо стоял на месте, обмениваясь с ним ударами, встречая сталью грозящую сталь. Восточный способ рубки сотник легко сменил европейским.
Фрязин понял: его соперник играл. Хорошо, он сейчас заставить противника биться всерьез.
Чезаре начал опять наступать — настойчиво, умело. Рядом малых, быстрых выпадов он отвлек внимание Войку от фронта своей атаки и молниеносно послал клинок ему прямо в грудь. Но сабля Чербула, оказавшись на месте, отбила и этот удар.
Чезаре вначале наступал; теперь, охваченный яростью, стал наседать. Он наседал, противник же спокойно уходил по кругу, по-прежнему недосягаемый. Чезаре наступал все яростнее. Генуэзец стал пускать в ход один за другим хитрые приемы, придуманные наемными убийцами Генуи, Венеции, Кадиса и других перекрестков вселенских больших дорог. Чезаре прикидывался ослабевшим, бросался Войку под ноги, кружил вокруг коршуном, стараясь захватить врасплох. Наконец применил самый коварный прием. Он притворился, что споткнулся, и, выпрямившись вдруг, почти столкнувшись с сотником грудью, зажал его саблю левой рукой, пытаясь одновременно ударить сверху своей.
Сотник высвободил свое оружие. Но удар отбил лишь наполовину, клинок противника все же успел задеть его плечо, оставив на нем кровавую полосу.
Толпа ахнула, по судну прокатился торжествующий вопль Тесты. «Бей его, бей!» — закричал ренегат. Войку заметил, что Роксана судорожным движением зажала ладонью уста, заглушая стон, как поднял над головой кулаки, рыча от досады, крепыш Роатэ. Войку понял, что чересчур увлекся игрой. Чезаре отошел на шаг, любуясь кровью на торсе соперника, ожидая, когда тот начнет слабеть. Но рана была легкой и лишь отрезвила сотника.
Войку взял себя в руки. И с силой в расчетливых выпадах начал теснить врага.
Дело повернулось по-новому, отступал теперь Чезаре. Не приученный к долгим поединкам, не закалявший тела в походах, патриций не мог спорить в выносливости и выдержке с истинным воином. Он начал медленно, для неопытного глаза малозаметно сдавать. Скуарцофикко попятился, Войку еще больше усилил натиск; теперь он уже гнал противника. И неожиданно выбил клинок из рук Чезаре.
Раздался многоголосый дружный вздох толпы. Сабля Чезаре лежала между ним и Войку. Раздались крики: «Наступи!».
Поединок продолжался. Движимый стыдом и отчаянием, Чезаре несколько раз, собрав все силы, устремился вперед. Однако патриций все более уставал. Зато теперь он знал: Войку не может ударить безоружного. Такая минута настала опять: булат Скуарцофикко, подхваченный ловким выпадом, еще раз выскользнул из руки и, дрожа, воткнулся в мачту. Чербул вновь отступил на шаг, и Чезаре, уже не спеша, направился к фоку. Но не дойдя, мгновенно вырвал из ножен стилет и, молниеносно повернувшись, метнул его сотнику в грудь.
Стилет пролетел над самым плечом Чербула. И тут же послышался крик: острая сталь вонзилась в кого-то, кому вовсе не была предназначена.
Толпа взревела. И Войку, скрипнув зубами, с размаху всадил меж ребрами противника свой клинок.
К победителю, раскрыв объятия, ринулись друзья. Но Войку в тревоге обернулся в ту сторону, откуда донесся крик, когда генуэзец метнул стилет. И увидел Левона, державшегося за раненое плечо.
Чезаре не был сражен насмерть. Его унесли на корму, где можно было еще отыскать сухое место.
44
Веселая жизнь на «Зубейде» сменилась суровыми, тревожными буднями. После бури судно, беспомощное и едва управляемое, могло стать легкой добычей и для моря, и для любого вражеского корабля. А море кишело фелюгами и галерами турок. Каждый час вдали, словно акульи плавники, могли появиться косые паруса османских судов. Никто, однако, не хотел покоряться немилостивой судьбе. Праздник кончился, но прекратились и нелады. Несостоявшиеся янычары — молодые нобили Каффы — словно изменили нрав и вместе со всеми приводили судно в порядок. Праздник отшумел, но оставалась воля, которую все хотели сберечь любой ценой.
Буря унесла шестнадцать жизней; одиннадцать юношей и девушек утащили волны, пятеро погибли на корабле. По морскому обычаю их тела тоже предали пучине. Потом, под водительством Асторе, начали вычерпывать накопившуюся внизу воду — ведрами, ушатами, кувшинами, парусиновыми мешками. Работали все — от Войку до притихшего Тесты, с чьих уст до конца уже не сходила заискивающая улыбка. За двое суток непрерывного труда «Зубейду» удалось несколько облегчить от принятой ею забортной воды.
Починили разрушенный валами фальшборт. Подняли уцелевшие паруса. «Зубейда», хотя и медленно, продолжала плыть к Четатя Албэ.
Большая часть продовольствия осталась в затопленных помещениях или была испорчена, соленая вода Понта сделала непригодной большую часть питьевой воды. Все выдавалось порциями, и профос с помощниками строго следил за тем, чтобы выдачи были равными. Беспечная жизнь на корабле свободы сменилась суровым бытом; но осталась дружба, осталась любовь.
Войку теперь уверился: любовь — это когда каждая частица твоего существа ликует без повода и спроса, чтобы ты ни делал. Это — силы, которые непрестанно рождаются в тебе, хотя, казалось бы, неоткуда им более взяться, и радость, нескончаемо вскипающая, когда все вокруг идет хуже некуда, и только любовь твоя с тобой. Все, что пришлось вместе преодолеть и пережить, сблизило Роксану и Войку больше, чем ласки, которые они со всей щедростью юности дарили друг другу в пути. И вышла меж ними в свет новая близость — близость духа, когда с удивлением и радостью слышишь от друга те же мысли, которые посетили тебя. Тот малый, но бесценный, изначальный очаг человеческого тепла, вокруг которого позднее собирается семья.