Война-56. Книга 1. Зов Лавкрафта
Шрифт:
Это была не любовь.
Это не любовь.
Это всегда была схватка двух огромных отчаявшихся кровавых зверей на уничтожение. Иногда, лежа после очередной схватки на измятой и скомканной простыне, Гельсер чувствовал себя опустошенным; разряженным, как патрон. Наверное, так же себя будет ощущать «Б-36» «Миротворец», когда наконец сбросит атомные бомбы на русских. Убийственная алюминиевая птица. А сейчас у него ощущение, что бомбы уже сброшены.
Под брюхом «Миротворца» с отчетливыми хлопками раскрываются три купола.
Атомные бомбы Мк.8 по 14 килотонн каждая.
Привет,
Когда он служил в Корее, он видел пожар на аэродроме. Заправочный шланг сорвало (раздолбай-техник не закрепил его предохранительным шнуром, как положено по инструкции), и тот полетел, разливая галлоны чистейшего авиационного бензина… прозрачная струя, изогнутая в воздухе, как на фотографии Дали с кошками, что была на обложке «Лайф». Гельсер отчетливо запомнил это. Заправочный пистолет упал на бетон, чиркнул по нему… разлетающиеся искры…
Момент, когда в груди замирает. Бензин вспыхнул, огонь побежал по следу. Кажется, даже топливная прозрачная струя в воздухе не успела долететь до земли и вспыхнула огненной красной дугой. Гельсер смотрел тогда, завороженный невероятной красотой этого зрелища. Он потом убеждал себя, что не может этого помнить, такое происходит в долю секунды… но все-таки не убедил.
Он это видел.
Он успел тогда повернуться и отбежать достаточно далеко, чтобы взрыв топливозаправщика только подпалил ему спину. Кусок хлеба в тостере. БУМММ. Пахнуло горячим. Он закричал. Он подумал: хорошо, что на мне бейсболка, а то сгорели бы волосы. А потом его выкинуло из тостера к чертовой матери.
Готово.
Гельсер лежит на койке в заднем герметичном отсеке и чувствует, как его разум скользит на огромной высоте под куполом атомного парашюта.
До взрыва осталось…
зззз… ззззз…
«Самое обидное, что она ушла как раз тогда, когда я собрался ее бросить, – вспоминает он слова одного своего приятеля. – Просто взяла и ушла. Я должен бы радоваться, но какое там. Ты понимаешь? Весь извелся от обиды, потому что неправильно это вышло. Высох весь. Ты думаешь, я сломался, да? А нет. Я пью, чтобы совершенно не ссохнуться. Понимаешь?»
Гельсер представляет вымоченные в виски коричневые мышечные волокна, похожие на волокна сушеной конины. Он моргает. Египетская мумия с ввалившимися щеками, сидящая за стойкой бара «У Джеми», говорит ему: ну, ты понимаешь.
На мумии серый летный комбинезон и форменная бейсболка летчика ВВС.
На ярлычке на груди имя «кпт. Роберт Н. Гельсер».
До взрыва осталось: пятнадцать… четырнадцать…
Зззззз…
На самом деле капитан Гельсер дремлет.
– Сэр!
Его будят раньше, чем нужно, – он чувствует это по внутреннему таймеру, который у натренированного пилота редко дает сбой. Значит, что-то случилось. Он спрыгивает с койки, от прилива адреналина в мышцах пожар и дрожь. От приземления гудят отбитые ноги.
– Сэр, на два часа! – Финни.
Вспышка. На мгновение лед проявляется, будто фотобумага.
Гельсер вминает лицо в стекло блистера. Не может быть. Он моргает, протирает глаза. Чертовщина какая-то.
Затянувшийся кошмар из сна.
Белое
«Финни, что там?»
«Сэр, вы это видите?»
Они идут на высоте девять километров. До точки поворота осталось двенадцать минут.
Справа по курсу – кусок снежного поля вдруг вздыбливается, набухает, его прорывает белым. Брокколи, думает капитан Гельсер. Больше всего это похоже на белые переваренные брокколи. Взрыв расширяется, растет, и вот – толстый гигантский белый гриб медленно поднимается вверх… выше… выше… если бы здесь были облака, он бы уже их коснулся… но он продолжает расти. И вот он уже почти вровень с «Миротворцем», коснулся стратосферы… основание его отрывается от поверхности воды. Гигантская поганка нависает над самолетом.
Атомный взрыв, понимает Гельсер. Или чертов вулкан. Пожалуйста. Есть в этом районе чертовы подводные вулканы?
Потом Гельсер думает: началось.
Русские идут.
– По местам, – командует он. С удивлением слышит свой спокойный твердый голос. Будто и не он говорит, совсем.
зззззз… зззз…
Гельсер видит, как от основания гриба отрывается и бежит тонкая кромка – след взрывной волны. Лед крошится и замирает, прежде чем вспухнуть (нарыв) белым.
Это русские.
Ударная волна настигает «Б-36». Грохот такой, что перекрывает рев двигателей. Гельсера отшвыривает на стрелка. До эпицентра взрыва несколько десятков километров, но самолет безжалостно трясет, словно он на полной скорости выскочил с шоссе на разбитую дорогу. Звук такой, словно у Гельсера в голове что-то лопается. Черт, черт, черт. У «Миротворца» гибкие крылья и фюзеляж в месте их крепления. Может, поэтому их и не оторвет. Черт. А может, и оторвет.
«Б-36» такой огромный, что вместо несущего фюзеляжа у него две силовые балки. И сейчас нужно отправить людей в центральный отсек, думает Гельсер, чтобы осмотрели, не прогнулись ли шпангоуты.
А, черт. Он вспоминает про взрыв.
Гельсер вскакивает и, не обращая внимания на разбитую руку, бросается к блистеру. Время исчезло.
Там, наверное, вода закипела, отрешенно думает Гельсер, глядя, как в белом теле полюса, в подножии гриба истекает черным глубокая рана. Вода, наверное, кипит и парит. От радиации вода теплая-теплая. Окутанная белым облаком прорубь посреди Арктики. Почему я не удивляюсь?
Белый гриб расползается, теряет форму, оплывает. Он стал еще больше, если это возможно…
От его вершины плавно, медленно отделяются облачные кольца.
Это… красиво.
Второй пилот знает свое дело. Он начинает поднимать «Миротворца» выше и выше, в разреженные слои атмосферы. Здесь самолету гораздо лучше. Закладывает плавный вираж влево.
Зззз…
Гельсер смотрит на белую пустыню, проросшую гигантской поганкой, и думает: ззззз… зззз.
«…дни моей жизни».
«Это лучшие дни моей жизни».