Война-56. Книга 1. Зов Лавкрафта
Шрифт:
Ммммм. Вдруг ему начинает казаться, что он слышит в гуле винтов какой-то посторонний звук. Капитан крутит головой, но звук не исчезает. Ммммззз. Он такой… такой… ззз… словно… Гельсер встряхивает головой, подносит к губам микрофон. Щелкает тумблером.
– Финни, как у вас? – спрашивает он стрелка.
Пауза. Невидимый Финни проверяет показания приборов и бортовой рлс.
– Ока. Чиста. Что-то случилось, сэр? – Финни из Техаса, поэтому он экономит на гласных. А еще он любопытен.
Мгновение капитан медлит. Гнома подарила ему бывшая жена –
Он снова подносит микрофон к губам. Третий пилот поворачивается и смотрит на него, выгнув бровь.
– Ничего не слышали? – настаивает Гельсер.
Щелчок. Помехи.
– Нет, сэр.
Третий пилот уже не разыгрывает удивление, он действительно удивлен.
– Сэр?
Гельсер делает знак: подожди.
– Никакого звука, похожего на… – он пытается повторить. – Ззз, ззззз. Нет?
Третий пилот смотрит на него, как на идиота, потом привычка к подчинению берет вверх. Он начинает прислушиваться.
– Нет, сэр, – отвечает Финни через паузу.
– Хорошо, – говорит Гельсер и отключается. Штурман за его спиной (он сидит против движения самолета, чтобы наблюдать за двигателями) шевелится. Гельсер, даже не поворачиваясь, чувствует, как в воздухе сгущается вопрос:
«Что это, черт возьми, было, сэр?»
– Показалось, – говорит Гельсер. – Работаем, парни.
Мочевой пузырь давит уже немилосердно. Начинает отдаваться болью в почках; хватит терпения, пора будить сменный экипаж. Гельсер снимает наушники. Ах да, формальности. Он берет микрофон и говорит (бортовые самописцы где-то там в недрах самолета включаются):
«Капитан Гельсер. Управление сдал третьему пилоту Кински. Высота 41 тысяча футов, курс 218, все системы в норме».
«Третий пилот Кински, – отвечает тот. – Высота 41 тысяча футов, курс 218, все системы в норме. Управление принял».
Гельсер кивает и встает, чувствуя, что икры ног совершенно чужие, резина, а ягодицы вставлены в многострадальный зад, как лишние детали. Едва ступая на затекших ногах, охая, капитан доходит до лестницы и спускается вниз. Встает на нижную палубу, шатается, чуть не падает, кивает обернувшимся стрелкам и радисту. «Сэр, вы похожи на лошадь», – говорит бортинженер. «На какую лошадь?» – «На загнанную, сэр». Все смеются.
«Вам нужно выспаться, сэр».
Пшик! Гельсер открывает герметичный люк и видит круглую темную дыру лаза.
Это металлический туннель диаметром чуть больше полуметра, связывающий переднюю герметичную кабину с задней.
Гельсер медлит.
Придется лезть в металлическую кишку, что проходит через весь самолет. А это двадцать шесть метров в полной темноте. Почувствуй, каково это – быть заживо погребенным, невольно размышляет Гельсер. Ну, или кого волнует судьба глиста в заднице. Надо ложиться на тележку и крутить ручную лебедку, чтобы проехать несколько десятков ярдов. Это называется «лифт». В задней кабине туалет, горячая еда и койка. Сон. Гельсер медлит, чувствуя, как в груди разрываются и связываются вновь какие-то темные,
Он делал это сотню раз, если не больше.
Пошел! Гельсер усилием воли опускается на колени и сует голову в темноту. Помогая себе руками, укладывается грудью на металлическую тележку, плечи упираются в металлические стенки трубы. Как узко. Сзади его аккуратно берут за ботинки и вдвигают в лаз, как поршень в масляный цилиндр. Свет исчезает. Скрежет закрываемого люка. Пшш. Герметизация. Капитан оказывается в абсолютном одиночестве в полной темноте в полной жопе.
Сотню раз, думает Гельсер.
Ощущение все равно тошнотворное. Тошнотворно-привычное.
Мочевой пузырь, прижатый весом капитана к тележке, напоминает горячую свинцовую болванку. Гельсер лежит на нем, как на вершине горы, и крутит лебедку – и-раз, и-два. Вибрация чувствуется и здесь. Он едет в темноте. Лебедка крутится все быстрее. И он снова слышит тот самый звук. Легкое «зззз» где-то за гранью восприятия. Крысы? Тараканы?
Дурацкое ощущение, что стены трубы смыкаются позади него. Еще немного и…
зззззз…
Он упирается макушкой в холодный металл.
Когда «лифт» прибывает, с той стороны люка должна загореться лампочка. То есть лучше бы она загорелась. Гельсер совсем не хочет остаться в этой темноте навсегда. Он едва сдерживается, чтобы не заколотить в дверь. Быстрее, быстрее! Ну! Щелчок замка.
Наконец-то.
Светлое пятно – лицо Финни.
– Сэр?
Ему помогают выбраться.
Гельсер выпрямляется (бог знает, чего ему это стоит) и окидывает взглядом кабину. Зрение пока не восстановилось, но кое-что он замечает сразу. Квадратный алюминиевый стол, уже поцарапанный от долгой жизни – и совершенно пустой. Словно тут даже кофе не пьют. Угу. Гельсер щурится, моргает и оглядывает двух стрелков и бортинженера. Вернее, одного стрелка и две напряженные спины.
Физиономия и спины слишком уж невинные.
Ясно. Они играли в покер. Это, конечно, лучше, чем если бы они резались в «морской бой» по внутренней связи. По крайней мере, если «Б-36» «Миротворец» потерпит крушение, то комиссии, которая будет расследовать причины, не придется выслушивать «эй один?», мимо, «джи восемь?» – «ранил» в течение нескольких часов кряду. В записи «черного ящика» не останется ничего лишнего… кроме, пожалуй, вопросов Гельсера про странный звук.
Это была ошибка, понимает Гельсер. Дела идут и так неважно, не надо было…
В лице Финни – понимание.
Сколько сочувствия может вынести один человек? Даже если он капитан ВВС, тридцатисемилетний мужчина и протестант?
Ответ: очень немного.
Сочувствие как грунтовая вода, оно размывает каменную кладку, которой Гельсер отгородился от мира.
Не позволяя себе дрогнуть лицом, капитан холодно кивает Финни.
Гельсер спускается к туалету. Металлический бак, закрытый крышкой, и умывальник на стене за ним. Зеркало. Мыло.
Туалет ничем не отгорожен. Знаменитая демократия в действии.