Война амазонок

Бланкэ Альбер

Во Франции всякая новость пользуется успехом, пусть и самым непродолжительным: шутки и забавные выходки господина Тиртена привлекли толпу.

На всех площадях только и речи было, что об остроумии и веселости Табаренова преемника. На другой день после отъезда герцогини де Лонгвилль в Гавр госпожа Мансо просила Маргариту сводить малютку Марию к Новому мосту. Маргарита оправлялась после испытанных ужасов; ее добрая мать не любила печальных лиц и желала доставить развлечение дочери.

Маргарита послушалась совета матери, хотя не в ее характере было

искать спасение от мыслей, запавших в душу, в мишурных выходках шутов.

– Ступайте-ка, деточки, – сказал отец Мансо, – там новый паяц. Мондор чудеса о нем рассказывал сегодня утром. Это, пожалуй, опять вызовет на сцену старика Табарена: ведь эти люди сильно завидуют успехам товарищей.

– Пуще всего береги крошку. В толпу не заходите.

– Смотри, Маргарита, запомни хорошенько песенку насчет Мазарини.

– Может быть, я там встречу Ренэ.

– Правда, его что-то не видать сегодня, а он такой славный малый.

– Видно, отправился к отцу в Гонесс.

– Прощай, папа! – сказала малютка Мария, протягивая руки к старшине носильщиков.

– Прощай, сокровище мое, – сказал отец и, наклонившись к ней, крепко расцеловал ее.

– Пора идти, – сказала госпожа Мансо, – тетка Фортюнэ станет ворчать, а я просила ее присмотреть за моей лавкой.

– Но как неприятно, – сказал Мансо, – что Гонди приказал мне собрать всех носильщиков к полудню. Что-нибудь готовится против кардинала. От этого, видно, и герцогиня не захотела, чтобы я оставался на эту ночь при ней. Не люблю я смут: какой это вред для торговли!

– А если это так, не лучше ли будет Маргарите с малюткой остаться дома?

– Ну, вот еще! От Нового моста до рынка недалеко, Маргарита всегда успеет вернуться, чуть каша заварится.

Родители ушли. Маргарита, приодевшись, пошла с сестрой на Новый мост.

Миловидность и веселость малютки-сестры, ее простодушные расспросы и восторги при виде разнообразных увеселений Парижа произвели благодатное влияние на Маргариту, и, когда они дошли до балагана Мондора, Маргарита без отвращения вмешалась в толпу.

В это время Гондрен, следивший за ними с улицы Потри, проскользнул под навес, служивший кулисами в театре Табарена, и отвел в сторону помощника Мондора, смышленого шарлатана, который только на подмостках умел выставляться смешным и дуралеем.

– Слушай, – сказал ему Гондрен, – ты знаешь, кто я? Известно тебе, что по одному моему слову тебя сошлют на вечную каторгу на галеры? Ты должен сослужить мне хорошую службу.

– Что прикажете, господин Гондрен? – спросил фигляр, сознававший свое нравственное увечье.

– У тебя вчера был большой успех, потому что осмелился оскорблять кардинала Мазарини в публичном месте и во время мира. Слушай же хорошенько, господин Тиртен, теперь ты должен делать совсем противное.

– В таком случае чернь накинет мне петлю на шею.

– Не бойся: вчера мои друзья тебя поддерживали, сегодня те же друзья выручат тебя. Делай только, как я тебе прикажу.

– Но как же быть?…

– Жить или не жить – понимаешь ли? – вот

в чем вопрос. Господин Гонди позволил тебе оставаться в Париже, но он покинет тебя, если ты перестанешь слушаться.

– А все же и вы должны выслушать меня, господин Гондрен.

– Посмотрим, говори короче.

– Вчера я имел успех, и Мондор так был доволен мною, что обещал половину сбора, если успех не покинет меня на этой неделе.

– Ну, так что же?

– А то, что я пропал, если я сделаюсь мазаринистом. Прощай успех, прощай и мои денежки!

– Уж это твое дело.

– Но как же мне быть?…

– У меня одно слово – подумай и выбирай.

Гондрен проворно ускользнул, несчастный паяц напрасно старался удержать его – он уже исчез в толпе. Бедному паяцу предстоял безвыходный выбор: или возбудить против себя народную ярость, или подвергнуться еще страшнейшей ярости коадъютора. Обескураженный, в отчаянии он упал на барабан, который приготовлялся надеть на себя, и, схватившись за голову обеими руками, задавал себе вопросы, как бы все это уладить – с одной стороны, удовлетворить Гондрена и Гонди, с другой – не раздражать почтеннейшую публику?

Вдруг он почувствовал, что кто-то прикоснулся к его плечу. Он оглянулся и увидел молодого человека, который смотрел на него сурово и повелительно.

– Я понимаю, приятель, как затруднительно твое положение, – сказал неожиданный посетитель, в котором мы узнаем Ренэ Мансо.

– Вы слышали! – воскликнул Тиртен в ужасе, предполагая в нем нового врага и обличителя его бывших шалостей.

– Все слышал, но успокойся, я не принадлежу к числу тех, которые употребляют во зло несчастные обстоятельства добрых людей. Я стоял за холстом, чтобы поближе любоваться проделками Мондора, и нечаянно подслушал предложение, какое тебе было сделано.

– Ну, государь мой, что скрывать-то, по чистой совести говорю: я и не знаю, что мне делать! – сказал паяц.

– А вот что, хочешь я за тебя выйду?

– Как это?

– Надень на меня свой парик, платье, подрумянь и подбели так, чтобы добрые люди меня не узнали, и я за тебя разыграю роль, которую навязал тебе Гондрен.

– И вы это точно сделаете?

– Ведь я сам предлагаю это.

– А как же Мондор?

– Ему-то что?

– Он не знает вас и откажет.

– Только наряди меня, а я уж улажу дело. Как Мондор станет вызывать тебя, я выскочу и так удивлю его, что ему некогда будет отказывать.

Избавиться от страшной ответственности – это было на руку Тиртену. Не теряя минуты, он принялся за туалет неожиданного двойника, и через несколько минут Ренэ нельзя было узнать; мало того, он стал совсем похож на своего предшественника.

– Погодите-ка, чтобы не вышло беды, – вдруг сказал Тиртен.

– Что с тобой?

– Государь мой, вид-то у вас такой плутовской; ну, как у вас злой умысел отобрать у меня теплое местечко, мне нос приклеить?

– Ну что же, сам пой, если не боишься, что за песню против фрондеров чернь заставит тебя поплясать на виселице.