Война без людей. Книга шестая

Мамбурин Харитон Байконурович

– Он живой! – страшно прошептала мне в лицо молодая китаянка, делая большие-большие глаза, – Он жив!

– Кто?! – совсем не понял я происходящего, но расслабляя многие мышцы, включая и жопные, – Кто?!

– Он! Который в бочке! – нервно выкрикнула товарищ Цао, – Витя! Вероника зовёт! Побежали!

Здрасти, я ваша тетя. Кто в бочке? В какой… Вольфганг?!! Так, Викуся, пора бежать! Потом досидим!

В комнате Вероники уже вовсю наводили суету Палатенцо и сама, собственно, Вероника. Девушки неорганизованно метались, издавали странные звуки и ругались плачущими

голосами. Позволив Янлинь присоединиться к этой движухе, я молча наблюдал её следствие и причину – висящего в резервуаре молодого немца, когда-то спалившего себе об меня мозги. Вольфганг Беккер чувствовал себя вполне нормально, то есть как висел дурак дураком, так и продолжал своё занятие, а вот монитор, показывающий его состояние, был другого мнения, демонстрируя, что в жизнедеятельности пациента наступили кардинальные перемены.

Проблема же заключалась в том, что сам резервуар с бывшим трупом не был предназначен для вскрытия на месте. Он был как яйцо, которое предполагалось аккуратно вскрыть… правильно. В лабораторном комплексе НИИСУКРС. Который, в данный момент, находился на полной консервации при полностью разгромленной системе вентиляции.

– Витя!!! – взвыла Кладышева, блестя безумными глазами, – Что нам делать?!! Трубку никто не берет?!! Витяяя?! Его нужно срочно в реанимацию! Срочнооо!!!

Надо ли говорить, что она орала мне это все в лицо, бросившись предварительно на грудь?

Нет, это не день, это точно жопа какая-то.

Я стянул с себя свитер, содрал джинсы, следом за ними полетели майка и трусы. Обнажившись, шагнул к толстому бронестеклу резервуара, а затем, нагнувшись, резко сунул вперед, сквозь стекло, палец. Раз, два, три… Зеленоватая тягучая жидкость тут же устремилась на свободу под девчачьи вопли. На этом я не остановился. Подождав буквально чуть-чуть, я сделал еще пару отверстий на уровне груди висящего в жидкости немца, а затем, сунув в них пальцы, резко, но плавно рванул в стороны, круша стекло. Так, чтобы успеть подхватить тело до того, как оно повиснет на шлангах и проводах.

Дальше пришлось самостоятельно выдёргивать разную дрянь из скользкого тела. Ухо, горло, нос, сиська, писька, хвост… то есть жопа. Из уретры вытягивал даже нежно, насколько позволяли обстоятельства, хрупкость и скользкость обнимаемого тела, да вопли волнующихся женщин за спиной, обещающих мне всё подряд, от смерти через анальное удушение до ночи жаркой любви прямо на Площади Советов. Из Вольфганга текло содержимым резервуара.

– Вызывай лифт! И держи его! – рявкнул я на Янлинь, а потом и на других, – Где моя маска? Сюда её со значком и часами! Я его по воздуху доставлю!

– Меня с собой возьмешь!! – рядом обнаружилась прыгающая на одной ноге Кладышева, пытающаяся втиснуться влажными ляжками в штаны.

– Да ты сдурела! – отреагировал я, быстро обтирая уложенного мордой вниз на кровать немца пледом. Тот вяло дергался и продолжал извергать из себя зеленоватый гель.

– Не п*зди, Изотов! – взвизгнула брюнетка, – Ты нас часами в воздухе держал! Всех троих!

– Юлька не в счет! – попытался отмазаться я. Одно

дело в состояние покоя, другое – над городом лететь!

– Изотов! – зловеще зашипела атакующая штаны жопой Кладышева, – Я не про неё!

Вот черт. Спалила лысую!

– Тогда не жалуйся! – гавкнул я, переходя в свою новую форму компактного зловещего «осминога» и подхватывая щупальцами Вольфганга (много и нежно, шоб не растрясти), и Веронику, так и не справившуюся с одеждой. Последним щупальцем я выдернул из рук взвизгнувшей от неожиданности Юльки маску со значком, и поспешил из здания, пугая… ну разумеется, бл*дь, всех, перед кем буквально час назад извинялся, обещая, что ничего подобного не повторится. И тряся завывающей психиатрессой, мертвой хваткой вцепившейся в свои полунадетые штаны.

Птичку жалко, подумал я, взлетая на высоту метров в двадцать и слушая свой навигатор-Кладышеву. В смысле Ленку жалко. Ту, которая лысая. Бедная лысая панкушка просто сходила за хлебушком, она была не в курсе всего этого движа от слова совсем, а уж я, вылетающий из хаты именно в тот момент, когда она подошла к лестнице…

Ни дай партия она еще и хлеб жрать бросит. Я ж себе не прощу.

Глава 4. Братья по разуму

– Ненавижу больницы, – бурчал я, уткнувшись губами в темечко елозящей по мне девушки, – Жратва тут…

– Не отвлекайся! – укусили меня за сиську, продолжая творить непотребство.

– Кто-то обещал вообще устроить мне целибат!

– Не виноватая я! – пропыхтела вполне себе виноватая Вероника, – Если… аах… если… если…

Дверь мощно скрипнула (совсем не как в сказке), а потом застонала, мощно дёргаясь от рывков снаружи. Я, удерживая её изнутри одной рукой, замер в сложной раскоряке по серьезному поводу. Раздался злобный сварливый вопль:

– Эй! Шо тут происходит-то!

– Если! Если! Если! – у Кладышевой определенно намечался желаемый прогресс.

– Да кто там заперся?! Фулюганы! – продолжала громко орать бабка снаружи.

– Если! Если!!

У меня дела тоже шли, как бы это сказать, в гору. Но бабка сильно отвлекала.

– Занято!!! – рявкнул я со всей дури в тесной клетушке со швабрами. Оккупированной в данный момент нами, естественно.

– Если! Если!!!

– Да что творится-то?! – повторил сварливый, но быстро удаляющийся после моего воя голос, – Опять! Да сколько можно! Ермоловой пожалуюсь! Вот прямо сейчас к ней и иду! Надоели, сил моих нет!

– Столько! Сколько! Нужно! – взвизгнула Вероника, напрягаясь еще сильнее и начиная счастливо дёргаться, похрюкивая и сопя. Я от неё особо-то и не отставал.

Итак, какого собственно капитализма мы трахаемся в коморке со швабрами, расположенной, между прочим, в центральном госпитале Стакомска, вместо того чтобы счастливо жить дома? Ответ на этот вопрос прост как ослиный хвост – из-за чертова немца! «Витя, он должен быть под постоянным влиянием твоей экспатии!», «Витя, пойдем сделаем еще немного пиковых состояний!», «Витя, нам надо быть тут, это требует наука!».