Война богов

Парни Эварист

Архангел руку с умыслом держал На лаврах; наконец, он их пожал. Герои не промолвили ни слова О, болтуны, им надо подражать! Расставшись, в путь они пустились снова, Слегка вздохнув; о чем — им лучше знать.

ПЕСНЬ СЕДЬМАЯ

Языческие боги в последний раз пытаются вернуть себе власть над миром.

Аврора, Нептун, Венера и сам Юпитер терпят неудачу.

Амур тоже возвращается с позором, как видно из истории Таисы и Элинома.

Чтоб быть счастливым, нужно скромно жить, Не домогаясь почестей и славы. Напрасно их так алчете всегда вы: Судьба слепа и может наделить Дарами вас; но иногда, превратна, Свои дары она берет обратно. Неприхотлив, не склонен к мишуре, Всегда мечтал я сельским стать кюре, Жить в хижине уютной, хоть

и скромной, И дни свои лениво коротать, А вечерком спокойно попивать Свое винцо с кухаркой экономной. Тиару, золоченые ключи Оставь себе, святой наместник божий, И громы булл, и туфли из парчи, И Ватикан, и фавориток тоже! Но я бы все ж, пожалуй, предпочел Господствовать, на римский сев престол, И плыть на корабле довольно старом, Что сделался, по воле пап, корсаром, Чем жить в пустыне звездной, меж комет, Быть божеством и ожидать паденья. С престола пасть — ужасно, спору нет, Но пасть с небес? Страшнее нет крушенья, Неправда ли? Но именно таков И был удел языческих богов Теперь они пытаются — пустое! Вернуть себе владычество былое.

Вот на рассвете солнечный чертог Аврора розоперстая открыла (Летят зефиры роем на порог) И спящую природу разбудила. Зардевшись, слезы льет она... Чисты, Росой они слетают на цветы. Но где же толпа, что гимнами встречала Ее приход? Рассеялся мираж, И, не узнав возлюбленной Кефала, Сквозь зубы люди шепчут «Отче наш».

Нептун своим трезубцем потрясает, Разверзнул хляби грозный океан. Лихая смерть матросам угрожает, Несется, воя, буйный ураган. Раздувши щеки, дуют Аквилоны, Хвостами бьют могучие Тритоны, Сама Фетида с роем Нереид На судно вал за валом громоздит. И бог морей кричит в великом гневе: «Молитесь мне, иль вас я проучу!» Но молятся матросы только Деве, И ей сулят огромную свечу. Она встает, подарку очень рада, И говорит стихиям, покраснев: «Quos ego!» [5] Прочь, с великою досадой. Бегут ветра; волн утихает гнев; Нет ни следа от бушевавшей бури, Корабль плывет спокойно по лазури.

5

Я вас! (лат.).

Мир напугать желая, царь богов От полюса до полюса грохочет. Кой-кто бледнеет, правда, от громов И торопливо «Верую» бормочет. Однако же спокойствие упрочит Кропила взмах и звон колоколов.

О, как была, Венера, ты красива В тот день, когда Амура родила! Твои уста, прелестные на диво, То глаз его касались, то чела. В его чертах свои ты узнавала: Он был, как ты, пленителен и мил И слабого младенца ты качала (Вселенную он скоро покорил). Три грации спешили сделать ложе Для малыша из миртов и лилей; Зефиров рой поторопился тоже Умерить жар полуденных лучей. И на губах кудрявого ребенка Лукавая улыбка расцвела. По ней судить, Киприда, ты могла О будущем... Играючи, ручонка Коснулась белой, словно снег, груди. Он дрыгнул пухлой ножкою, гляди! Бессмертные, при вести о рожденье, Полюбоваться вами собрались У ложа твоего они сошлись Толпою в молчаливом восхищенье И улыбались сыну твоему.

Но все на свете бренно, о Киприда! Картину эту — горькая обида! Разбили люди, бог весть почему (Кисть Зевксиса ее нарисовала, Мое ж перо лишь робко подражало). Картине поклоняются другой: Вот старый плотник с юною женой; Убогий хлев, несвежая мякина, Кормушка заменяет колыбель Кто ж обступил ту жалкую постель, Где спит дитя Марии? Лишь скотина: Мычащий бык, жующий жвачку вол, Ревущий оглушительно осел; Да три волхва, три черных, словно сажа Благоговейных молчаливых стража, Которых свет звезды туда привел.

Две разные картины эти все же Между собой в какой-то мере схожи: Вулкан, Иосиф — хмурые мужья Играют роль свидетелей, не боле. Они отцами стали поневоле. Сидят в углу, досаду затая

Напрасно

пляшет Момус со свирелью: Печален мир, в нем места нет веселью До смеха ли, когда всех пекло ждет? Куда серьезней стали люди... Четки Сменились вдруг на бубны и трещотки Иеремии плач — взамен острот... Разительна такая перемена! Венками роз увитое чело Усыпал прах... Ведь все на свете тленно, До смеха ль тут? Вздыхают тяжело. Взгляните: со святой водой кропило Жезл Бахусов успешно заменило. Увы, Силен, к чему твои дары? Забыли мы про Комуса пиры И предпочли румянцу Пресыщенья Унылый Пост и чахлое Говенье.

Красавицы, отрекшись от утех И позабыв, что есть на свете смех, Вздыхают безутешно у распятья: Грешны и поцелуи, и объятья. О ласках как ни стосковалась грудь О них теперь и думать позабудь, Перебирай рукой прилежной четки! Пусть градом сыплются удары плетки На тело молодое, хоть оно Нежнее шелка и белее снега, И благовоньями умащено. К пуховикам уже не манит нега: На голых досках — грубое сукно... Беги, Венера! Как тебе не злиться? Твой пояс заменила власяница... Закон наш строг, ему не прекословь! Три грации, вы изгнаны, бегите! Соперницам счастливым уступите! Их звать: Надежда, Вера и Любовь.

«Как молятся Христу они слезливо! Их племя скудоумно и трусливо. Каков их поп, таков же и приход! Сказал Юпитер. — Без сопротивленья, Благословляя рабство, сей народ Надел ярмо, выносит притесненья. И тянется к пощечине щека, И ждет спина покорно тумака... Они тиранов терпят без роптанья, И Константин имеет основанья Хвалить удобства новой веры сей, Вошедшей в моду. Он теперь, злодей, На мягком ложе мирно почивает... Ему кровь сына руки обагряет; Жену свою он в ванне утопил, Зятьев своих обоих удушил И кинул псам тела на растерзанье, Но совесть не казнит за элодеянья, И сладкий сон глаза его смежил... Тигр этот спит, о мщенье Немезиды Не думая... Его небесный гром Не поразил! Летите, Эвмениды, Чтоб исхлестать отступника бичом!»

Он рек, и вот ужасные богини, Вооружась бичами и шипя, Виновного толпою обступя, Готовятся карать за грех гордыни. Над головами змеи сплетены; Зловещие, они озарены Кроваво-красным зыблющимся светом, И тени жертв являются при этом.

Но Константин, зевая, им сказал: «Вы опоздали, милые старушки. Меня страшили ваши колотушки В былые дни; пребольно бич стегал. В те времена изрядно тяготили Меня грехи; язычников жрецы Их не хотели отпускать, глупцы, А христиан жрецы мне все простили. Пронырливы, лукавы и умны, С евангельем они мне царство дали. Я принял дар, понятно, без печали. С тех пор угрозы ваши мне смешны».

Вот захотел сыночек Кифереи Испробовать на людях страсти яд. На крыльях ветра мчится наугад, Стрелы, из лука пущенной, быстрее. Внезапно он замедлил свой полет: Вот юноша и девушка верхами... «Отлично! — он промолвил, — мне везет! Таиса, ты — как роза меж цветами; Дабы любить, ты рождена на свет: Понравиться легко в шестнадцать лет. Ты, Элином, чувствителен, послушен; К такой красе и ты неравнодушен В осьмнадцать лет ... Куда же вам спешить? А, понял я! Вы молоды, богаты, Для вас готовы брачные палаты, Но вы Христа решили возлюбить И удалиться навсегда от мира, Дабы своей души не погубить (Родители доселе чтут кумира). Бежать в пустыню — это ничего; Но, вздумавши отречься от всего, Вы возомнили, пылкостью влекомы: «Святыми станем быстро и легко мы». Таков ваш план; но у меня есть свой. Одежду ты напялила мужчины, Красавица; для хитрости такой, Наверное, имеются причины. Но тонкий глас тебе природой дан, От визга ты не можешь удержаться: Выскальзывают ножки из стремян... Недолго это будет продолжаться. Посадка не уверенна твоя, И белой ручкой, милая моя, Ты предпочла не за уздечку взяться, А за луку высокую седла... Не думаю, дружок, чтоб ты могла В одежде этой усидеть на кляче. Нет, путешествуй как-нибудь иначе!»