Война и язык
Шрифт:
Под одной из картин с участием Макса Лин-дера подписано: уместен быстрый матчиш.
При самом беглом просмотре таких книг бросается в глаза, что все они посвящены только выяснению мелких технических вопросов музыкального кинематографа – выяснению вопроса о более подходящих мелодиях для существующих картин.
Но ведь картины множатся ежедневно, и вряд ли можно доверить одной лишь чуткости иллюстрирующего их музыканта определение общих принципов новых музыкальных достижений в кинематографе.
Выяснению этих принципов
Музыка – самое отвлеченное из существующих искусств.
Художник, выявляя на полотне какой-нибудь цвет или линию, имеет в виду определенную существующую, всем известную и ясную форму.
Скульптор, работая над глиной или мрамором, дает ключ к разгадке всем нам известного человеческого тела.
Объекты этих искусств более или менее постоянны.
Но музыка, выявляя самую подвижную форму бытия – звук, ни в коем случае не может быть подстрочником существующей застывшей жизни.
Вот почему так курьезно, так нелепо ее положение при старом натуралистическом театре.
Театр – это стремление слить все существующие искусства в одно неделимое целое.
Существование его возможно лишь при условии отсутствия рабства отдельных видов искусств.
Совершенно другая картина развертывается при исследовании состояния существующих драматических или оперных театров.
На первый план выступает действие и его развитие в слове актера. Музыка же идет только как аккомпанемент, определяющий долготу слова, дающий ему более или менее удачную фразировку без всякого индивидуального значения.
Основа театра (старого) – либретто, какое-нибудь действие, вырвавшее определенный кусок из реальной жизни.
Вот почему применение к нему музыки, как алфавитного указателя, совершенно не соответствует истинной задаче музыкального творчества.
При таких условиях музыка никак не может сродниться с театром.
Театр прошлого не был выявлением общей жизни всех искусств, а только их механическим собирателем.
Совершенно другой характер носит соотношение музыки и действия в кинематографе.
Прежде всего, кинематограф оставляет больше места для дополнения действия нашей личной творческой деятельностью уже одним тем, что рамки возможного выражения не определены точными линиями слов.
Далее, фантастика кинематографа значительно богаче фантастики существующего театра.
И, в-третьих, не выдуманное, условное, а реальное построение картины дает возможность увеличить и углубить ее звуковое содержание.
Вот почему при кинематографе музыка, хоть и вливается в общий тон картины, все же имеет возможность остаться в то же самое время и свободной и самостоятельной.
Чем же определяется ее направление?
Как искусство отвлеченное, музыка не берет от действия его незначительных, мелких черточек, но характеризует только общие черты его характера, лейтлинию его движения. В кинематографической
Разница ритмических лиц и есть разница сопровождающей кинематограф музыки.
Итак, только кинематограф приближается к идее современного театра, как естественного сращения всех искусств.
Только в нем музыка свободна.
Характер же ее определяется ритмом кинематографического действия.
Кинематограф в литературе
…Только отражение какого-либо факта в литературе заставляет относиться к нему, как к силе.
…Не переданная литература, а выдуманная жизнь создает славу театра.
Сила какого-нибудь нового начинания – в искусстве ли, в жизни ли, – необходимость в нем, глубина его проникновения в психологию человека может быть измерена и проверена только силой его проникновения в изящную и критическую литературу.
Это относится к каждому явлению. Сначала возможность появления известного явления предугадывается фантастическими и утопическими романами; затем критическая литература выясняет произведенное им изменение рельефа человеческой психики и, наконец, беллетристы берут его как вечно сопровождающее явление жизненной сутолоки, а поэты отводят ему то или другое место в своем цикле художественных образов.
Вот, например, воздухоплавание. Сначала по канве строчек Жюля Верна вырисовывалась фантастика рискованных полетов, намечались странные, но зовущие и манящие грандиозные дирижабли. Это было в эпоху предчувствия людей-птиц.
Много лет спустя, когда ринулись в небо первые герои-летчики, разнесся клич о беспредельности, о величии царства воздуха, о магическом перевороте в человеческой психике. Воскресла красивая легенда об Икаре.
Теперь же трудно найти печатную строчку, где бы не пелось о красоте «солнечных шмелей».
Полную аналогию с этим победным шествием (только в области искусства) мы найдем и при исследовании вопроса о кинематографе.
Мысль о театре на экране и сопутствующей механической передаче звука зародилась очень давно.
Так, уже в красивых утопиях Мора или Белами, в их рассуждениях о жизни грядущих веков ясна мысль о новом театре, где люди, надавив какую-нибудь кнопку, увидят на экране всю громаду жизни, не выходя из комнаты, услышат ясные голоса когда-нибудь или где-нибудь говоривших артистов.