Война, какой я ее знал
Шрифт:
И что, пожалуй, было самым ужасным, все казни осуществлялись самими заключенными. Существовала дьявольская практика заставлять разные этнические группы выбирать между своими членами, кому из них жить, а кому умирать. Количество людей в национальных группах было определенным, и, когда численность их превышала установленную, им самим приходилось выбирать, кого уничтожить на месте, а кого отправить в Ордруф или другой подобный ему лагерь. Такие лагеря назывались лагерями смерти.
В этом лагере находилось немало известных врачей, у которых полностью отсутствовала профессиональная этика, так что они соглашались ставить чудовищные эксперименты на других заключенных. В одном случае, как мне сказали, восемьсот узников подверглись
Из того помещения, где в Бухенвальде умерщвляли людей, тела с помощью специального ручного подъемника отправляли в расположенный этажом выше крематорий, где трупам предстояло закончить свой путь в одной из шести печей. Тело помещали на платформу, похожую на ту, которую используют при подаче снарядов для орудий калибра 155 миллиметров; по команде: «Пли!!!» – край платформы ударялся в стопор на дверце, и «снаряд» летел в печь, где быстро сгорал. Заключенный, отвечавший за этот процесс, [252] очень гордился чистотой на своем рабочем месте и в доказательство даже потер пол ладонью.
Вернувшись к себе, я узнал, что Брэдли пытался связаться со мной по оснащенному шифратором телефону, который как раз вышел из строя, так что Гэй сказал открытым текстом, что я буду у него утром.
Есть одна интересная вещь, на которую обращаешь внимание, когда летишь над территорией Германии, – это большое число бассейнов. Буквально каждый городок, даже самый маленький, располагает своим бассейном. Думается, причина тут в движении за здоровый образ жизни.
Примечательно еще вот что: когда мы находились во Франции, все электростанции там были полностью уничтожены, а когда мы перешли на немецкую территорию и особенно после того как форсировали Рейн, электростанции практически всегда доставались нам целыми.
16 апреля я вместе с полковником Харкинсом полетел в Висбаден, где увиделся с генералом Брэдли, а позднее также с Ходжесом и начальником службы планирования и обучения личного состава его штаба. Все вместе мы выработали новый план, по которому направление главного удара смещалось в южном направлении для атаки на так называемый «национальный редут». Чтобы осуществить перестроение, мы оставляли 8-й корпус на месте, передавая Первой армии и расширяя его фронт как к северу, так и к югу. Выбор пал на 8-й корпус, поскольку он мог быстрее развернуться в обе стороны, что было разумнее, чем брать другой корпус, которому пришлось бы растягивать фронт на вдвое большее расстояние в одном направлении. Южная граница зоны 8-й корпуса при этом достигла бы Гофа, а северная – прежней границы 20-го корпуса. Чтобы завершить данный этап перестроения, мы передали 8-му корпусу 76-ю дивизию 20-го корпуса, а также 4-ю и 6-ю бронетанковые дивизии.
Штаб-квартира 20-го корпуса, его артиллерия и 80-я дивизия переместились на юг, где левая граница их зоны ответственности сравнялась с границей 12-го корпуса на участке, прежде занимаемом 15-м корпусом Седьмой армии. Из 12-го корпуса они взяли 71-ю дивизию, которая развернулась вправо; а еще одна дивизия должна была подтянуться позднее из тыла.
В дополнение к этому мы получали в свое распоряжение 3-й корпус генерала Ван Флита и плюс другие войска, ранее задействованные на ликвидации Рурского котла. 3-му корпусу предстояло унаследовать практически весь бывший фронт 21-го корпуса (командир – генерал-майор Ф. У. Милберн) Седьмой армии.
Мы также задействовали три бронетанковые дивизии в дополнение к 11-й; а именно уже понюхавшую пороху 13-ю (генерал-майор
Третьей армии отводилось юго-восточное направление. Таким образом, ей предстояло продвигаться параллельно границам с Чехословакией, при этом Дунай разделял границы корпусов – 12-го на севере и 20-го в центре. Седьмая армия отправлялась прямо на юг, а Первая и Девятая армии оставались в обороне.
На обратном пути мы пролетали над бывшей штаб-квартирой Рундштедта в городке Цигенбург, что в шестнадцати километрах к западу от Бад-Наугейма. Штаб немцев подвергся бомбардировкам нашей авиации, когда мы еще находились по ту сторону Рейна, и результаты бомбометания заслуживали всяческих похвал. Я не перестаю удивляться эффективности действий штурмовиков, особенно способности экипажа уничтожить бомбовым ударом какую-нибудь специально выбранную цель, скажем, движущийся грузовой автомобиль.
Мы собрали в штабе четырех командиров корпусов и объяснили им новый план развития событий. Никто из них не выказал сомнений в способности вверенных им подразделений осуществлять, как мы это называли, развороты со скольжением, менять направление движения и вообще выполнять все необходимые перестроения. Генерал Уэйленд, который неизменно присутствовал всякий раз, когда в штабе Третьей армии принималось то или иное важное решение, в равной степени, как и командиры корпусов, выразил свою уверенность в том, что авиация сможет должным образом поддержать любые действия сухопутных войск. Мидлтон, как и обычно, не поколебал моей уверенности в нем как в прекрасном солдате и предложил провести консультацию с генералом Ходжесом, чтобы выяснить, какой участок фронта последний отведет ему, а также обговорить время, когда армии смогут провести взаимную трансформацию частей. Во время обеда после совещания я сидел рядом с генералом Эдди, и меня серьезно беспокоило его подавленное настроение.
Ближе к вечеру мы с генералом Уильямсом, полковником Кодменом, полковником Одемом и лейтенантом Грейвзом полетели в Париж, где я долго беседовал с полковником Уотерсом, здоровье которого заметно улучшилось. Второй раз мы повидались с ним утром 18 апреля перед нашим отлетом обратно.
Утром за завтраком мы с генералом Хьюзом каждый читали свой номер «Старз-энд-Страйпс»{231}. Я смотрел правую колонку, где [254] описывались действия Третьей армии, а Хьюз тем временем уткнулся в противоположную, где говорилось, что мне присвоено звание полного генерала{232}. Хотя я, безусловно, обрадовался повышению, однако тот факт, что мое имя стояло не в первом списке, а под рубрикой «а также», отчасти подпортило мне удовольствие. Услышав по радио первый список, сержант Микс зашел ко мне и проговорил: «Боже мой, генерал, да они здесь что, смеются над нами?» Кодмен достал для меня в Париже последний комплект четырехзвездной инсигнии, а я подарил свою трехзвездную генералу Кейзу, получившему повышение и ставшему генерал-лейтенантом, о чем сообщалось в том же списке.
29 апреля мы встречались с радиокомментаторами и экспертами из министерства обороны. Последние показались мне весьма интересными ребятами.
Позвонил начальник штаба 12-го корпуса генерал Кейнин и сообщил весьма печальную весть о душевном состоянии генерала Эдди, который явно нуждался в продолжительном отдыхе. Он зарекомендовал себя как очень толковый командиром корпуса, и мне не хотелось его отпускать. Он находился при мне с самого начала, когда мы еще только высаживались в Африке, и я не ошибусь, если скажу, что Эдди имел больший опыт командования крупным соединением, чем все прочие генералы.